На ежегодных студенческих семинарах в Минских Духовных школах вузовская молодежь размышляет о великих людях прошлого. Семинары, посвященные творчеству Н. В. Гоголя и В. С. Соловьева, дали толчок к новым размышлениям о роли этих людей в прошлом и настоящем.

Н. В. Гоголь и В. С. Соловьев—два загадочных гения русской культуры ХIХ века, имена которых до сих пор окружены таинственным мистическим ореолом. Каждый из них творил в своей области (один—писатель, другой—философ-поэт), в свое время (их земные жизни даже не пересеклись: Гоголь умер за год до рождения Соловьева), но порой что-то родственное угадывается в их судьбах, в их духовных поисках и непрестанном стремлении к высокому идеалу…

Не удивительно, что в сохранившихся воспоминаниях и того, и другого в равной степени называют то пророками, то безумцами, иногда восхваляя как духовных наставников и провидцев, но не реже обвиняя в ереси и лжи. Все это—только лишнее свидетельство того, что и Гоголь, и Соловьев как люди «не от мира сего» так и остались недопоняты, недопрочитаны; всю жизнь они пребывали в глубоком одиночестве, которое действительно может свести с ума, а может указать истинный путь—навстречу Богу.

«Будьте не мертвые, но живые души,—писал в своих предсмертных записках Гоголь.—Нет другой двери, кроме указанной Иисусом Христом, и всяк, прелазай иначе, есть тать или разбойник».

А через тридцать лет ту же мысль по-своему философски осмысливает Соловьев: «Путь спасения от <…> зла миродержительного открыл Христос Своим подвигом и Своим учением. Человечество вступило на этот путь, но немногие прошли по нем, и доныне всемирное спасение остается только доброй вестью».

Христианству две тысячи лет и евангельская идея спасения через Христа, который есть «путь и истина и жизнь» (Ин. 14, 6) давно дана миру и хорошо всем известна. Что же заставило Гоголя незадолго до смерти и Соловьева на протяжении всей своей сознательной жизни не просто глубоко верить, но творчески переосмысливать и активно проповедовать эту идею?

Духовный путь Гоголя был очень сложен и неоднозначен. Личность предельно тонкой нервно-психической организации, он слишком глубоко ощущал зло земного мира во всех его многообразных формах и проявлениях. И пользуясь уникальным писательским даром, Гоголь сатирически метко изобличал несовершенство жизни. Несомненно, выявление зла—это уже начало борьбы с ним, но чтобы двигаться дальше, нужно знать, к чему стремиться, нужен идеал. А Гоголь слишком погрузился в темную стихию жизни, и когда его душа пережила «чудное исцеление» и повернулась к Богу, почувствовала далекое небесное сияние красоты, любви и истины, случилась настоящая трагедия: Гоголь понял, что как художник не может описать добро, что нет самого главного—«вдохновения, идущего сверху, не из расщелины, где серные, удушающие пары, а оттуда, где свободная и светлая, недвижимая и вечная красота».

На наш взгляд, именно эта творческая «несостоятельность» и стала причиной неудачного воплощения задумки второго тома «Мертвых душ» и тяжелого внутреннего кризиса, сопряженного с душевными и телесными недугами, что, в итоге, и приблизило смерть писателя. Но, с другой стороны, очищающий огонь страданий лег в основу духовной эволюции Гоголя, суть которой он и сам прекрасно осознавал: «Чище горнего снега и светлей небес должна быть душа моя, и тогда я приду в силы начать подвиги и великое поприще, тогда только разрешиться загадка моего существования». К сожалению, до момента полного просветления Гоголь так и не дожил, но, несомненно, приближался к этому состоянию в конце своей жизни, о чем явно свидетельствует его сочинения «Правило жития в мире», «О тех душевных расположениях и недостатках наших…», «Выбранные места из переписки с друзьями», «Размышления о Божественной Литургии». В большинстве своем это полноценные художественно-публицистические произведения, в которых писатель открыто и прямо раскрывает те духовно-нравственные, религиозные ориентиры, которые стали первостепенными в его жизни.

Гоголь поднимает проблемы современного ему мира и намечает пути преодоления существующего несовершенства через самовоспитание и постепенное переустройство бытия. Затрагиваемые вопросы о смысле индивидуальной и общественной жизни, о Церкви, о судьбе России и всего мира освещаются с позиции высокой христианской этики смирения и любви: «Один Христос принес и возвестил нам тайну, что в любви к братьям получаем любовь к Богу», «Друг мой! считай себя не иначе, как школьником и учеником <…>. Для христианина нет оконченного курса; он вечно ученик и до самого гроба ученик», «…Воспитываются для света не посреди света, но вдали от него, в глубоком внутреннем созерцании, в исследовании собственной души своей, ибо там законы всего и всему: найди только прежде ключ к своей собственной душе; когда же найдешь, тогда этим же самым ключом отопрешь души всех».

Подобного рода нравственные формулы, простые и мудрые духовные советы очень сближают «Правило жития…», «Выбранные места…» и другие произведения подобного рода с поучениями святых отцов Православной Церкви, которые, начиная с сороковых годов ХIХ в., Гоголь не только внимательно читает, но даже делает из них выписки в особую тетрадь. По свидетельству современных исследователей, писатель хорошо был знаком с творениями Иоанна Златоуста, Василия Великого, Ефрема Сирина, Григория Нисского, Иоанна Дамаскина, Димитрия Ростовского, митрополита Филарета (Дроздова), протоиерея Сабинина и многих других. Ориентация на простые евангельские истины и идеал Церкви Христовой, аскетизм и глубокая религиозность, нравоучительность и дидактизм, простота и лапидарность стиля—все это, несомненно, позаимствовано Гоголем из святоотеческой литературы.

«Переписка» Гоголя вызвала массу откликов среди критиков, простых читателей и даже духовных лиц. К сожалению, далеко не все поняли и приняли столь значительные перемены в мировоззрении и творчестве известного русского сатирика, его обращение к вере, к серьезным религиозным темам. К тому же «Гоголь как бы нарушил законы жанра и в светском произведении заговорил о таких вопросах, которые исконно считались привилегией духовной прозы». Но шквал негодований и упреков со стороны публики на самом-то деле сопровождал настоящий переворот в русской литературе «от эстетики к религии», ее переориентацию—«с пути Пушкина на путь Достоевского». У истоков этих перемен стоял Гоголь.

Примерно такую же по значимости роль, но только в несколько иной области, сыграл Соловьев, ставший родоначальником русской религиозной философии. Его духовный путь, по крайней мере, на первый взгляд, кажется менее драматичным, чем гоголевский, хотя в юности Соловьев и пережил период «воинствующего атеизма», о чем и сам потом вспоминал как о тяжелом, но важном внутреннем опыте (погружении во тьму неверия), осмысление которого впоследствии только сильнее укрепило его веру: «…Приходит страшное, отчаянное состояние—мне и теперь вспомнить тяжело,—совершенная пустота внутри, тьма, смерть при жизни. Все, что может дать отвлеченный разум, изведано и оказалось негодным, и сам разум разумно доказал свою несостоятельность. Но этот мрак есть начало света; потому что когда человек принужден сказать: я—ничто,—он тем самым говорит: Бог есть все… Вера слуха заменяется верой разума: как самаряне в Евангелии: «Уже не по твоим речам веруем, но сами поняли и узнали, что Он истинный спаситель мира, Христос»». Единожды постигнув эту истину, глубоко пережив, прочувствовав ее, Соловьев уже никогда больше не отказывался от евангельского света. Более того, он поставил перед собой особую задачу—подвести философско-теоретическую базу под веками стихийно формировавшуюся христианскую этику. Всю жизнь Соловьев посвятил созданию новой «метафизики Всеединства», в которой предстояло «органически объединить философию, религию и науку, создать систему «цельного знания»». Ядром этого синтеза стали высокие нравственно-этические нормы христианского учения.

О чем бы Соловьев ни писал, будь-то проблема человеческого существования или всемирная история, пути развития Церкви и общества или даже утопичные теократические и антропологические проекты, во всем чувствуется его глубокая религиозность, непрестанное стремление к вечной гармонии и Божественному совершенству на всех уровнях бытия—от личностного до Вселенского.

Но есть труды, в которых самим предметом философского рассмотрения становятся религиозно-нравственные принципы существования, потому некоторые книги даже «можно считать настоящим введением в христианскую жизнь». В этом ключе наиболее показательной является замечательная статья Соловьева «Духовные основы жизни»—«лаконичная, ясная, четкая <…> она является как бы квинтэссенцией целых томов об основных началах христианства».

Знаменательно, что в первых двух изданиях этой работы использовалось заглавие «Религиозные основы жизни», но затем философ счел целесообразным «вместо слова «религиозные» поставить русское слово «духовные», достаточно соответствующее содержанию книжки», но смысл и характер рассмотрения заявленной проблематики остались прежними.

Как истинный философ, стремящийся к последовательному, логичному изложению тезисов и идей, Соловьев использует продуманную четкую структуру, которая прослеживается уже во взаиморасположении глав и частей работы. Все произведение делится на две части, первая из которых целиком посвящена рассмотрению роли христианства в частной жизни человека: названия и содержание отдельных глав «О молитве», «О жертве и милостыне», «О посте» еще более конкретизируют и разворачивают выбранную тему. «…Чтобы исправить свою жизнь,—отмечает философ,—нам нужно молиться Богу, помогать друг другу и полагать предел своим чувственным влечениям. Молитва, милостыня и пост—в этих трех действиях состоит вся личная и частная религия. Но человек живет не одною личною, но и общею жизнию—он живет в миру». Итак, религии общественной, вопросам существующего мироустройства, роли Церкви в жизни человека, общества и государства посвящена вся вторая часть статьи.

Здесь в первой главе «О христианстве», которая, по сути, представляет собой философский комментарий на учение о Логосе апостола Иоанна Богослова, Соловьев, подобно Гоголю, отмечает, что в настоящем мире великую силу имеет зло, которое проявляется, прежде всего, во всевозможных видах разобщения, разделения, разложения и в основных своих формах—эгоизм, грех, страдание, болезнь, смерть. «Воистину мир весь во зле лежит. Зло есть всемирный факт, ибо всякая жизнь в природе начинается с борьбы и злобы, продолжается в страдании и рабстве, кончается смертью и тлением <…> Вот то огненное колесо бытия, <…> о котором говорит апостол…».

В последующих двух главах «О Церкви» и «О христианском обществе и государстве» Соловьев отмечает, что для победы над мировым злом необходимы не только частные, но и общественные усилия, направленные на всеобщее единение в духе братства и любви в лоне Вселенской Церкви. Только тогда Божественная Благодать, по мысли Соловьева, сможет проникнуть во все сферы жизни, в том числе и в государственное устройство, которое от несовершенных форм господства и подчинения преобразуется в свободную теократию—христианское общество, состоящее из духовно развитых личностей, живущих согласно внутренним идеалам добра. Описываемая картина подобного миропорядка, конечно, содержит явные черты утопии, но в те годы, когда писалась данная философская работа, Соловьев еще свято верил в возможность исцеления человечества и восстановления единства с Богом эволюционным путем через христианскую Церковь: «Мир перерождается в христианстве, и через это как бы восполняет рождение Христа в мире».

Нельзя не упомянуть и маленькое, всего несколько страниц, заключение «Образ Христа как проверка совести», которым Соловьев не случайно завершает свое сочинение. Напоследок философ дает читателю удивительный, по-христиански мудрый, совет, позволяющий оценить высшей, а значит, единственно верной мерой любое сомнительное действие: «Стоит только перед тем, как решаться на какой-нибудь поступок, имеющий значение для личной или общественной жизни, вызвать в душе своей нравственный образ Христа, сосредоточиться в нем и спросить себя: мог ли бы Он совершить этот поступок, или—другими словами—одобрит Он его или нет, благословит меня или нет на его совершение? Предлагаю эту проверку всем,—она не обманет. Во всяком сомнительном случае, если только осталась такая возможность опомниться и подумать, вспомните о Христе, вообразите Его живым, как Он есть, и возложите на Него все бремя ваших сомнений». В каком-то смысле это наставление Соловьева перекликается с советом Гоголя о том, что в деле самовоспитания необходимо «сличать» собственные мысли, книги для чтения, все окружающие обстоятельства «с законом Христа: в чем они не противуречат Христу, то принимать, в чем не соответствуют Его закону, то отвергать; ибо все, что не от Бога, то не есть истинно».

Неподдельным, истинно христианским светом пронизаны страницы литературных посланий Гоголя и философско-теологических размышлений Соловьева, но вернемся к вопросу о том, что же побудило великого писателя и замечательного мыслителя всерьез и по-своему заговорить о давно всем известных христианских истинах? Возможно, дело в том, что положение Русской Церкви и, вообще, религиозности в ХIХ веке становилось довольно неоднозначным. Влияние западной мысли все более определяло распространение нетрадиционных, оккультно-мистических, а то и вовсе атеистических и материалистических идей, особенно в среде прогрессивной молодежи. Несомненно, определенную опасность подобной тенденции предчувствовал Гоголь и явно осознавал, пережив даже на собственном опыте, Соловьев. Это была одна из причин. Другой можно назвать глубокое личностное переживание истин христианской веры, вплоть до острого желания поделиться этим сокровенным опытом, указать людям, еще блуждающим в тумане поисков, верный путь к свету и спасению, и тем самым сделать мир немного чище и светлее. И свидетельством такой действительной пользы, к примеру, является следующий факт: как вспоминали многие современники мыслителя, «иные люди (а их было немало) начинали свое знакомство с традицией Святых Отцов, с писаниями Святых Отцов именно с книги Владимира Соловьева «Духовные основы жизни»».

И сегодня для человека, приходящего и даже уже пришедшего к вере, высокие истины, обрамленные художественным талантом Гоголя или кристальной ясностью мысли Соловьева, могут стать настоящим подспорьем в духовной жизни, которая есть непрестанное совершенствование.

 Людмила Квачан,
аспирантка филологического факультета БГУ