Православие—это удивительная религия, это странная религия, понятная только для тех немногих, которые действительно, по словам Серафима Роуза, смогли ощутить ее «аромат». Даже большинство православных не знают его, за исключением коротких и нечастых мгновений, когда в душе мелькнет благодатный лучик, и она что-то почувствует… и скоро забудет о том божественном мире, который ей открылся…

Я думаю, что Православие «пахнет» весной, ее светлостью, радостью и легкостью. И не случайно Великий Пост—это весенний пост, и в прямом, и в переносном смысле. Дело тут совсем не в недостатке пищи и витаминов, которые съедены за год. Пост ведь не в физиологии, и цель его—не в освобождении от телесной природы, и тем более не в очищении организма от накопившихся шлаков. Не нужно играть на понижение и забывать, что весна—это состояние души, даже духа. А пост—это путь к радости, к легкости, путь к той чистоте, которая рождает нас вновь, делает другими, нет,—скорее, возвращает нас к самим себе и заставляет вспомнить, что мои грехи, такие любимые и близкие,—это не «я», это часть той стены, которая стоит между нами. Да, и к колючей проволоке над бетонным забором можно привыкнуть, но это—ненормально. Я помню своего друга-студента, который всегда с нетерпением ожидал Великого Поста. Он уже заранее радовался и не понимал, как можно не любить поста, ожидать его с унылым, затаенным раздражением. Конечно, студент—это особое состояние, благодатное. Недаром такой светлой и тихой радостью напоено чеховское творение «Студент». Леонид Пантелеев вспоминал, как он читал его своим маленьким детям перед Евангелием, чтобы оно им было понятнее. Может быть, в этом случае «студенческая благодать» открывает нам ту норму, которая дается Богом, сразу и даром, или добывается кровью и потом. Ведь эта радость ожидания поста приходит только к тому, кто не успел нагрузить душу обидами, мелочностью, злобой, теми мелкими и крупными грехами и грешками, которые камнями ложатся на нашу душу и с невыносимой тяжестью сжимают наше тоскующее сердце. Церковь понимает, как мало таких людей, которые от юности своей стремились к свету и радости. Поэтому и приходим мы перед началом Поста в храм, чтобы просить прощения у своих ближних за всю ту боль, которую мы им причинили, приходим просить прощения у Бога. В этот день мы сами прощаем всем, не ожидая, что нас будут просить об этом. И может быть, самое важное,—мы прощаем Бога, на Которого постоянно ропщем—ведь Он так нечасто исполняет наши желания. И обстоятельства нашей жизни уже не становятся для нас источником сомнения и обиды на Него.

Кто-то сказал, что прощение абсурдно в наших условиях, когда вокруг все наполнено разделением и борьбой, и прощать—значит незаконно претендовать на экстерриториальность в этом падшем и гордом мире. Прощение, полное и окончательное, раздавит человека, выбьет почву из под ног и отнимет последний шанс на место под солнцем. Оно приведет его ко кресту, который всегда будет «иудеем соблазн, эллином же безумие» (1 Кор. 1, 23). Но нам ли бояться креста, хотя его понимание выше наших сил и возможностей? Если прощение—это крест, то, значит, простить можно только Христом и после Христа. Вне нашего Господа абсурд остается абсурдом, он ни во что не разрешается и никуда не ведет, разве только к совершенному отчаянию, которое испытывает человек перед бессмысленностью мира.

Но стоит ли нам быть такими категоричными, особенно в современную эпоху всеобщего диалога и духовного «безграничья»? Есть вещи, которые нужно договаривать до конца, чтобы человек не потерял способность и вкус к свободе. Прощение и нравственное возрождение существуют, потому что есть Христос, и Он первый простил нас, есть Его Церковь, которая жива Христовой смертью и воскресением и может прощать Его именем и властью. А еще мы можем прощать благодаря тому духовному закону, по которому прощенные грехи ложатся на того, кто подарил прощение. В духовном мире действительно происходят радикальные изменения—с человека падает тяжкое бремя, но часто падает на того, кто это бремя согласится взять на себя, сказав «прощаю». Здесь нет места беспредметному благодушию и равнодушию к реальным проблемам и болезням нашего бытия, как это часто хотят видеть в христианском отношении к миру. Именно поэтому святые отцы говорили, что прощать друг друга—это большее чудо, чем творение неба и земли, а молиться за человека—это все равно, что кровь проливать. Ведь простить, по-настоящему простить,—значит поступить подобно Христу, то есть простить до конца. Не отдельные обиды избранных людей, но всем и все… Конечно, по-человечески это невозможно. Я не могу простить до конца, это выше моих сил и моего понимания. Но именно поэтому прощение и называют чудом. А кто скажет, что чудес не бывает?

А нужно ли их ставить? Прощеное воскресение—это день, когда об этих вопросах можно и нужно забыть. Но как это все-таки сложно! Я помню, как одна женщина с удивлением и негодованием возмущалась словами старца Зосимы из «Братьев Карамазовых»: «Каждый из нас за всех и за все виноват»,—«Почему я виновата, перед кем виновата?» И ее возмущение понятно—до таких слов действительно необходимо дорасти. Чтобы их искренне принять, нужно быть святым. А пока мы не святые, на проклятые вопросы Ивана Карамазова не будет ответа. Господь просит у нас малого—простить и попросить прощения у тех, кто рядом. Но вот и это оказывается нелегко. Митрополит Антоний Сурожский говорил, что чаще всего только после смерти близкого человека мы понимаем, как много он для нас значил и как мало мы для него сделали, как недостаточно любили. В этот момент и наступает прозрение,—нам порой до слез хочется просить прощения и быть прощенными. И удивительно, что даже сейчас это не поздно, ведь наш Бог не есть Бог мертвых, но живых, а, значит, у Него—все живы.

На Афоне есть такая традиция—если человек не хочет простить своего ближнего, он, повторяя молитву «Отче наш», не должен произносить прошение «и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим». Эта главная молитва, которой научил нас Сам Господь, таким образом просто лишается смысла. И человек понимает,—без прощения лишена смысла и его вера, потому что без молитвы какой он христианин?

Церковь не требует от человека невозможного, как не требует Господь от нас завтра же стать святыми и всех простить. Смысл поста в том, чтобы хотя бы чуть-чуть продвинуться на пути духовной жизни, немножко стать чище, добрее, серьезнее. Тогда каждый Великий Пост будет не данью традиции, не заплаченным налогом, но еще одной ступенью навстречу Богу и друг другу. Поэтому и входим мы в пост через Прощеное воскресение, чтобы еще раз попробовать закрыть глаза на очевидное и сказать миру, что «ночь прошла, а день приблизился» (Рим. 13, 12), что наша нелюбовь и взаимное раздражение—это неправда, мираж, который сегодня здесь, в храме, перестал закрывать от нас подлинную реальность. И пускай у людей захватит дух от той вечной весенней радости, которая тихо, но так ощутимо веет от каждого, кто простил и был прощен.

    Диакон Игорь Васько,
студент IV курса МинДС