Эта беседа состоялась в ноябре 1997 года в знаменитом Оксфорде. Я приехал брать интервью у православного епископа-англичанина о его пути к вере. Мы немного поговорили, а потом он неожиданно сказал: «Я, конечно, могу еще Вам рассказывать о своем приходе к Православию. Но знаете, мне кажется, Вам гораздо интереснее было бы поговорить с Джонни. Правда, он такой человек своеобразный… Он может Вам показаться немного необычным, но я очень надеюсь, что он Вам понравится». Честно признаюсь, когда я брал адрес, в голове мелькнула мысль: «Что же такого необычного может быть в этой «доброй старой Англии»? Вот помню в Америке, когда панки становились монахами,—это да! А тут…» Но я оказался неправ. А впрочем, судите сами…

Я был коммунистом

—Меня зовут Джонни. Мне 34 года. Уже 10 лет я работаю медбратом в психиатрической клинике. Я стал православным три года назад, предварительно пройдя необходимую катехизацию. До этого я не принадлежал ни к какой другой церковной традиции. Я был атеистом, причем очень злобно настроенным против Церкви.

—И все же ты стал православным? Почему? Почему не англиканином или католиком?

—Довольно продолжительное время я вообще-то был… коммунистом. Не членом коммунистической партии. Просто был очень серьезно вовлечен в политическую жизнь. Тогда я симпатизировал старому советскому режиму. Но постепенно я стал разочаровываться в действенности политики.

Дело в том, что меня особо влекли политические конфликты. Я принимал участие в забастовках шахтеров и вообще довольно сильно был связан с их борьбой за свои права. В этой борьбе было много жесткости, даже жестокости. Я начал понимать, что постепенно становлюсь каким-то… точнее, что такая жизнь нечто со мной делала.

Все больше и больше я ощущал себя человеком, окруженным врагами. Насилие, конфликты—казалось, что нет других способов достижения любой цели.

Когда в мире начался кризис социализма, а в нашей стране все попытки добиться чего-либо окончились неудачей, мне стало ясно, что я только больше озлобляюсь, зацикливаюсь на самом себе. Но ведь я же начал заниматься политикой из-за причин моральных, меня волновали судьбы людей, мир на земле!.. А в итоге я стал ожесточенным и очень одиноким человеком. Это был кризис. Глубокий нравственный кризис.

Я тогда работал медбратом. Мне приходилось ухаживать за больными с тяжелейшими физическими и психическими расстройствами. Наблюдая их жизнь, я перестал довольствоваться рациональными объяснениями того, что значит быть человеком. Мне было ясно, что мои пациенты—такие же люди, как и я. Хотя у них отсутствовали все «признаки человечности»: какие-либо внешние проявления интеллекта, возможность приносить видимую пользу обществу. Я понял, что можно любить людей и быть в ответ любимым людьми… В общем, понятие «человечность» очень трудно объяснить словами. Так постепенно во мне развилось убеждение в СВЯТОСТИ жизни. Особенно человеческой жизни—«личностности», если угодно. Это новое видение жизни не вписывалось в мою прежнюю философию, от чего я сильно мучился…

А однажды мне нужно было отвести больного на службу в часовню при больнице. Это была часовня англиканской церкви…

—Он сам попросил отвести его?

—Да. Мне приходилось выполнять разную работу, в том числе и ухаживать за престарелыми…

Что я натворил?!..

Мы пошли в часовню. Шла короткая англиканская служба. Поскольку часовня находилась при больнице, то священник сам подходил с Причастием к больным, а не больные к нему. Я просидел всю службу.

И до того случая богослужения почему-то притягивали меня—к моему великому сожалению—ведь я по-прежнему «философски понимал», что все это ужасно, все это какой-то фокус-покус, надувательство, нонсенс, нечто реакционное и т.д.! Правое крыло, одним словом… Поэтому в церковь я попадал только когда приводил туда людей. И всегда что-то чувствовал…

Но на этот раз служба с ее проповедями о пастыре, ведущем овец к пастбищу и источнику воды, с особенным «богослужебным» языком—все это как-то сильно подействовало на меня. У меня возникло желание попробовать воду из этого источника, оказаться на этом пастбище. Мне был нужен пастырь, который бы заботился обо мне. Эмоционально это было очень сильное чувство…

Священник вышел с Чашей. И я… причастился раньше, чем понял, что же происходит (надо сказать, что в Англиканской Церкви довольно нестрого подходят к принятию Причастия, там причаститься проще). В тот момент не подойти казалось ужасно неправильным.

Но я это сделал и запутался еще сильнее. В голове крутились мысли: «Что я натворил? Я ведь не член церкви. Я даже не верю в Бога. И я причастился. Что это значит? Я причастился? Или просто выпил вина? Не совершил ли я чего-то ужасного, богохульного?» Я расстроился, не знал, что делать дальше.

Тогда я решил, что должен поговорить со священником.

До того случая я жил по принципу «или все или ничего», т.е. был человеком, энергично бросающимся на всякое дело, за которое брался. Даже будучи атеистом я не мог принять, что Причастие—всего лишь символ единства христиан. Или это Истина, или все эти символы—ничего не значащая ерунда. Или Христос—Сын Бога, и Причастие есть Его Тело и Кровь, или это все просто легенда. Причем довольно глупая.

Мне нужно было знать наверняка—я не мог находиться «где-то посередине». И если уж я выпил из Чаши, то должен был знать, что я выпил! Это ничто или это все?

Я знал, что не добьюсь четкого ответа от большинства англиканских священников. Я позвонил в католический мужской монастырь. Сказал, что мне нужно поговорить со священником. По телефону ответили: «Мы вышлем Вам бланк и сможем устроить для Вас встречу со священником»…

—Почему ты позвонил католическому священнику, а не какому-нибудь другому?

—Знаешь, мне нужно было во многом разобраться. Тогда я не знал, как это называется (сейчас я понимаю, что это—Апостольская традиция), но чувствовал, что должна быть одна Церковь. Я понял это внезапно и сразу. Может быть, это звучит не очень правдоподобно. Но тогда я думал так: если я причастился, то это имеет отношение ко мне и к Церкви. Но где эта Церковь? Я считал, что это должна быть римско-католическая церковь.

Итак, мне должны были назначить встречу со священником. Я чувствовал, что теряю самообладание. Я думал, мне скажут: «Никуда не уходите, мы сейчас пошлем к Вам монаха». Что-то вроде этого. Я думал, что придет такой человек, с крестом, все объяснит—и порядок. Но получилось иначе.

Я рассказал о своих проблемах другу-католику. Он ответил: «Ты знаешь, я уже некоторое время готовлюсь перейти в Православие и скоро должен идти на встречу с епископом Православной Церкви». (Это было для меня полной неожиданностью, мой друг никогда ничего такого мне не говорил.) «Ты поговори с епископом. Не нужен тебе визит в монастырь. Просто позвони епископу и повидайся с ним».

Так я позвонил владыке Василию. Он пригласил меня к себе, и на следующий день я уже был у него. Заливаясь слезами, я говорил ему: «Я сделал что-то ужасное. Я принял Причастие, но я даже не верю в Бога! Я совсем запутался и не понимаю, что творится с моей душой. Мне нужно, чтобы Вы мне объяснили, что происходит». Тогда он сказал:

—Так ты не веришь в Бога?

—Не верю. В этом-то и весь ужас.

—Но ты же веришь!

—Что Вы имеете в виду?

—Если бы ты не верил в Бога, тебя бы это не мучило.

—Вы думаете, что я верю в Бога?

—Похоже, что да.

  Беседовал Владимир Легойда
Перевод с английского
Инны Мельниковой
Опубликовано в журнале «ФОМА» №6