Тебе гремел—и горный гром Синая; 
Тебе явился Бог… 
Андрей Белый, 
«Владимиру Соловьеву»

«Среди сонма гениев, которыми столь богата русская духовная культура XIX века, гений Вл. Соловьева сияет своим особым светом. Соловьев есть в истории русской мысли явление в своем роде единственное…» [6, 953].

Огромно влияние Соловьева на зарождение и развитие русской религиозной философии и поэзии символизма в России. Многие выдающиеся деятели культуры считали его своим наставником и вдохновителем. Однако и по сей день некоторые идеи Соловьева не до конца поняты, отдельные аспекты творчества не изучены. Так, например, мало внимания уделяется его поэтическому наследию. Нередко Соловьев-философ затмевает Соловьева-поэта. И это—большое упущение исследователей, ведь поэзия Вл. Соловьева является удивительным вдохновенным синтезом его философских идей, глубоких культурных знаний, душевных сомнений и переживаний, духовных исканий. Многое из того, что невозможно выразить языком научно-философских категорий и понятий, запечатлелось в небольших стихотворениях, сила и глубина которых раскрывается не при поверхностном легком прочтении, а при вдумчивом последовательном анализе каждой строки.

Одна из интересных, но совсем неразработанных сторон поэзии Вл. Соловьева—интерпретация им библейских мотивов. Использование в стихотворениях библейских образов и сюжетов было не просто иллюстративным поэтическим приемом, но, прежде всего, попыткой переосмыслить, постичь глубокий духовный смысл некоторых событий, знаковых для истории культуры взаимоотношений Бога и человека.

Нужно отметить, что Соловьев прекрасно знал древнееврейскую культуру и литературу. Еще в молодости прослушав курс лекций в Московской Духовной Академии, Соловьев и впоследствии много времени уделял изучению библейской истории, владел ивритом. «Он прочел всю Библию в оригинале и в конце жизни пытался сделать ее полный перевод» [4, 216],—отмечал племянник философа С. М. Соловьев в своих воспоминаниях.

О хорошем знании библейских текстов свидетельствует частое их использование в некоторых философских работах («Чтения о Богочеловечестве», «История и будущность теократии» и др.), а также обращение к библейским мотивам в поэтическом творчестве. К некоторым стихотворениям Вл. Соловьев брал в качестве эпиграфов отрывки из Священного Писания: «Да не будут тебе бози иные, разве Мене» (Исх. 20, 3)—к стихотворению «Око вечности»; «И помни весь путь, которым вел тебя Превечный, Бог твой, по пустыне вот уже сорок лет» (Втор. 8, 2-4)—к стихотворению «На том же месте»; три эпиграфа—из Книги Бытия, Евангелия от Луки и Апокалипсиса—позволяют глубже раскрыть символический смысл стихотворения «Знамение».

Нередко обращается Вл. Соловьев к библейским образам, сюжетам, мотивам и как к предмету собственно поэтического творчества.

Один из наиболее известных ветхозаветных сюжетов о переселении Авраама в землю Ханаанскую (Быт. 12-13) используется в стихотворении «В землю обетованную» (1886). Это событие—ключевое для истории богоизбранного народа, поскольку с него начинается непрерывный диалог с Богом, кульминацией которого станет получение первого Завета—заключение добровольного союза человека с Творцом, основанного на справедливости. За покорность и верность Господь обещает Аврааму вознаграждение—землю обетованную и великое потомство, но для этого необходимо иметь мужество все привычное и дорогое оставить, и, беспрекословно повинуясь Голосу свыше, направиться в неизвестное:

Покинь скорей родимые пределы,
И весь твой род, и дом отцов твоих,
И как стрелку его покорны стрелы—
Покорен будь глаголам уст моих.
Иди вперед, о прежнем не тоскуя,
Иди вперед, все прошлое забыв,
И все иди,—доколь не укажу я,
Куда ведет любви моей призыв… [2, 45]

Почти все стихотворение построено как монолог Бога, обращенный к Аврааму. Но, несмотря на многократное (более десяти раз) использование императивов «иди», «уйди», «поспешай», в словах Всевышнего не чувствуется приказа. Напротив, монолог пронизан сочувствием, поддержкой («Я навеки с тобой…») и особой любовью, жертвенной, новозаветной. Такой окраски данного события нет в Ветхом Завете, где упор в словах Господа делается все же на вознаграждении за следование божественному замыслу: «…и Я произведу от тебя великий народ, и благословлю тебя, и возвеличу имя твое, и будешь ты в благословение…» (Быт. 12, 2), «…ибо всю землю, которую ты видишь, тебе дам Я и потомству твоему навеки, и сделаю потомство твое, как песок земной…» (Быт. 13, 15-16).

Вл. Соловьев как глубоко верующий христианин переосмысливает ветхозаветное событие о призыве Авраама в свете новозаветной этики. С этой точки зрения, целью и смыслом начинающего движение станет появление Того, Кто принесет спасение всем людям, то есть самого Христа. И хотя имя Спасителя прямо не упоминается в стихотворении, но именно о Нем идет речь в последних строках:

Се, я клялся собой,
Обещал я, любя,
Что воздвигну всемирный мой дом из тебя,
Что прославят тебя все земные края,
Что из рода потомков твоих
Выйдет мир и спасенье народов земных. [2, 47]

Но у этого стихотворения, как и у всего поэтического творчества Вл. Соловьева, есть еще один—символический план. Судьба Авраама, который, повинуясь высшей воле, все оставляет и идет на поиски Земли обетованной, символизирует трагедию и одновременно великое предназначение человеческой души, покинувшей небесную родину ради того, чтобы, пройдя нелегкий земной путь, достичь еще неведомых духовных высот. Данный метафизический план стихотворения наиболее явно раскрывают следующие поэтические детали: Авраам забыл прошлое (душа не помнит того, что было с нею до воплощения на земле), оставил родину «не на год лишь один, не на много годин, а на вечные веки» (долгая нелегкая земная жизнь кажется душе вечностью) и «по пути воскреснувших лучей пустился в даль туманно-голубую» (трансцендентное путешествие души).

Название и центральное событие другого стихотворения «Неопалимая купина» (1891) отсылает к не менее известному ветхозаветному сюжету—явлению Господа Моисею в горящем и несгорающем терновом кусте, из которого был слышен глас Божий (Исх. 3, 1-4). На этот раз стихотворение построено на монологе самого свидетеля божественного откровения—Моисея:

Я раб греха. Но силой новой
Вчера весь дух во мне взыграл,
А предо мною куст терновый
В огне горел и не сгорал.
И слышал я: «Народ мой ныне
Как терн для вражеских очей,
Но не сгореть его святыне:
Я клялся Вечностью Моей».[2, 61]

Однако образ неопалимой купины—не просто опоэтизированный библейский мотив, это еще и важный христианский символ. В богословской традиции он интерпретируется как аллегория Богородицы. Хорошо известна чудотворная икона Божией Матери, именуемая «Неопалимая Купина», а в акафисте этой иконе есть следующие слова: «… ты же, о Богомати, купино неопалимая нами именуемая…» [7, 83]. А если вспомнить учение Соловьева о Софии, Вечной Женственности, его трепетное отношение и преклонение пред образом Пресвятой Девы, то вполне понятно, что символ неопалимой купины и у Соловьева становится воплощением Божественной Красоты Вечной Женственности, самой Богородицы.

Подобную символическую нагрузку несет и образ «саронских пышных роз», встречающийся в стихотворении «От пламени страстей, нечистых и жестоких» (1884). Сарон—плодородная равнина у побережья Средиземного моря, а цветы Сарона не раз упоминаются в Библии. Правда, в христианской традиции эти цветы не стали непосредственно символом Божией Матери, но в древних гностических текстах, которые тщательно изучал Соловьев во время своего пребывания в Лондоне, именно розы и лилии считались важным мистическим атрибутом Вечной Женственности. Потому и библейский образ саронских роз получает у Соловьева символическую нагрузку, напоминая о немеркнущей нетленной красоте Пресвятой Девы:

И не колеблются Сионские твердыни,
Саронских роз не меркнет красота.
И над водой, в таинственной долине,
Святая лилия нетленна и чиста. [2, 40]

В стихотворении «В стране морозных вьюг, среди седых туманов…» (1882) поэтически перелагается известный библейский сюжет о явлении Бога пророку Илие на горе Хорив (3 Цар. 19, 11-12). Знаменательно, что на этой же горе Божией ранее произошло и видение Моисея, но теперь могущественный иудейский Бог открывается человеку не в «раздирающем горы и сокрушающем скалы» ветре, не в грохоте землетрясений, не в устрашающем пламени, к чему привык ветхозаветный человек, а в совсем новом своем качестве—как «глас хлада тонка» (по выражению церковнославянской Библии):

Вот грохот под землей и гул прошел далеко,
И меркнет солнца свет,
И дрогнула земля, и страх объял пророка,
Но в страхе Бога нет.

… И смолкло все, укрощено смятенье,
Пророк недаром ждал:
Вот веет тонкий хлад, и в тайном дуновенье
Он Бога угадал. [2, 33]

Итак, Бог приходит не к объятой страхом и трепетом душе, чувствующей свою ничтожную малость по сравнению с непостижимым величественным Создателем, Бог приходит к человеку в тишине и душевном успокоении как к равному собеседнику. Соловьев не отступает от подобного понимания, и мотив «тайного дуновения», «тонкого хлада» становится символом нового уровня восприятия Бога, духовной чуткости, позволяющей постичь небесное откровение в более тонких формах.

В рассмотренных стихотворениях («В землю обетованную», «Неопалимая купина», «В стране морозных вьюг, среди седых туманов…») использованы известные ветхозаветные сюжеты из жизни Авраама, Моисея и Илии. Несмотря на определенные различия, все три сюжета объединены главным действующим лицом—Самим Богом, открывающимся человеку в различных ипостасях. Выбор именно такой проблематики закономерен: для Соловьева мистически притягательной оставалась тайна откровения, возможности общения с Богом, с миром тонким, духовным сквозь «грубую кору вещества» земной материи.

Слова этого удивительного поэта и философа, несущие идею всеобъемлющего единства в Боге, пронизанные светом истинной Любви, и сегодня звучат пламенно, боговдохновенно, пророчески:

Смерть и Время царят на земле,—
Ты владыками их не зови;
Все, кружась, исчезает во мгле,
Неподвижно лишь солнце любви. [2, 54]

 Квачан Людмила,
аспирантка филологического факультета БГУ