Рано или поздно в жизни человека может произойти такая трагедия, когда ничто уже не может помочь. Человек больше не надеется ни на что—он чувствует лишь свое бессилие и абсолютное одиночество среди равнодушного мира (т. е. человеческого общежития, построенного на эгоизме и страстях). И очень часто лишь тогда приходит спасительная мысль о Боге.

Человек, живущий в миру—и для мира—отдает всего себя этому «льстецу и обманщику» (Исаак Сирин), чтобы когда-нибудь все равно разочароваться в нем. После этого охватывает страшная пустота: ты живешь с ощущением падения в бездну—падения, которое, кажется, никогда не прекратится. О сколь много людей (и в наше время—особенно) живут с этим мучительным чувством непрестанной душевной катастрофы!.. Если ты не хочешь больше оставаться рабом мира, он, выжав из тебя все соки, выплевывает в мусорную корзину. И уже там, на «свалке жизни», находит человека Господь и спрашивает: «Хочешь ли быть здоров?» (Ин 5,6). Так Бог выхватывает человека из бездонной пропасти смертной; и именно такие люди —смиренные жизнью—понимают, что надежда теперь только одна—Иисус Христос.

Я вспоминаю одного старого друга. Кем он только не был в своей прежней, доцерковной, жизни: хиппарь-автостопщик, рок-музыкант, художник-авангардист… Последние несколько лет он подвизается в монастыре, пишет иконы. С его разрешения я расскажу историю обретения им Надежды.

В среде хиппи распространено увлечение восточными религиозными культами — самыми разными… «Знаешь, там все расписано по полочкам, а жизни—нет. По уму, вроде, все понятно, но сердце все равно молчит и тоскует»,—вспоминал друг. Его чтение восточных мудрецов часто прерывалось отчаянными алкогольно-наркотическими срывами—«Самоубийство ходило за мной по пятам—тенью и ждало своего часа». Однажды его пригласили в строящийся православный храм—службы проходили тогда еще в вагончике. Там все было странным: какие-то длиннющие молитвы на непонятном языке, сбивчивое, заунывное пение, непривычный запах свечей и ладана… «И тут, среди всей этой «непонятки», произошло чудо—я ощутил, как внутри согрелось сердце, и еще… я понял, что вернулся, наконец, домой. Хотя прежде этого дома у меня никогда не было». Несколько раз он там побывал—исповедался и причастился (впервые за двадцать с лишним лет, хотя крестили его еще в младенчестве). А дальше… все пошло по-старому: ночи в «рок-блиндажах», пьянки-«квартирники», бомжевание в мастерских у скульпторов-собутыльников… «Но жизнь была все равно уже другой. Понимаешь, у меня появилась н а д е ж д а. Я еще не мог оставить весь этот бред, который и составлял мою жизнь, но не было больше тупика, бессмысленной Сартровской стены. Открылся выход: я понял, что можно все начать сначала. Только бы успеть… И Он ждал, ждал меня!..»

Еще два-три года не отпускала его смерть: он ездил по монастырям, начинал «новую жизнь», а потом снова срывался. «Что меня всегда поражало,—делился со мною друг,—это то, как встречал меня Господь после очередных моих пьянок-депрессняков. Я приползал в храм, как побитая собака (действительно—«пес смердящий»), становился где-нибудь в притворе—так, чтобы видеть иконостас… И смотрел на Него. «Господи.—говорил я,—когда ж это все кончится? Прости меня, помоги мне… Ты видишь, что я хочу изменить свою жизнь и не могу. Но Ты… Ты в с е можешь…» Больше никаких новых слов не находилось. Да и не нужны они были!.. Господь смотрел на меня, смотрел прямо мне в сердце, и я чувствовал, как внутри становится все светлее, начинает потихоньку оттаивать, приходил мир и… любовь. Душа оживала. И знаешь,—ни единого упрека в этом Его взгляде, никогда—вот что самое потрясающее…И это после всех моих «подвигов» «на стране далече»… Тогда я по-настоящему понял, что т а к любить может только Бог».

Однажды в гостях, среди пьяной вакханалии, друг почувствовал себя совсем плохо. Закрывшись в ванной комнате, он достал иконку Божией Матери «Избавительница», которую всегда носил с собой, и начал молиться. «Какая это была молитва…—улыбался он.—Такой уж у меня нет теперь… Мытарева молитва». Слезы лились сами собой. Когда он вернулся потом к друзьям… какой жалкой и ничтожной предстала перед ним вся эта жизнь—какой бессмысленной и… отвратительной. Разве ж это жизнь? Это просто страшный затянувшийся сон. Пора возвращаться в реальность, а единственно подлинная реальность—это Бог, Его Любовь, Которую Он дарит всем, приходящим к Нему… «Я пытался сказать об этом ребятам, но они меня просто высмеяли. И тогда я понял, что… «This is the end» — наши пути окончательно разошлись.»

В конце концов друг все бросил и остался в одном из монастырей, где принял со временем постриг. Монах—это человек, жизнь которого отдана Богу: вся жизнь, без остатка. Помню, как друг, показывая мне одну из написанных им икон Спасителя, чуть слышно прошептал: «Свете тихий… Единственный Свет в моей жизни».

Теряя надежду, человек погибает. «Безнадежно больной»,—говорят, когда уже ничего нельзя сделать, нечем помочь. Люди инстинктивно хватаются за любой духовный суррогат, лишь бы окончательно не утонуть во мраке безнадежности. Человек теряется в жизни, теряет смысл не только всех связей—личных, общественных, смысл всех стяжаний и т. п.—человек теряет сам себя. Отсюда—самоубийства и психические надломы, наркомания и алкоголизм—«No future for you».

И вот вдруг среди всего этого мрака загорается—проступает утренней зарей—светлый лик Христов. «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его» (Ин 1, 5). Встреча с Иисусом Христом—главное событие в жизни человека, ибо в этом событии заключен дар надежды—надежды на выход из небытия. Когда в бытии нет смысла, оно все равно, что небытие. Мой друг-иконописец говорил, что чувствовал вокруг себя страшную, испепеляющую пустыню: одиночество среди людей—близких, родных и… бессильных помочь тебе. Ходишь по миру с протянутыми руками и—никто, и ничего… Прозрачная, непробиваемая стена между людьми. «Мир для меня—пустыня,—говорит друг.—Поэтому я и ушел из него. «Не надейтеся на князи, на сыны человеческия…» Никто не помог мне, никто не мог спасти меня от цепкой смерти… Только Он—подхватил меня, стоящего на краю бездны».

Господь отдает Себя всего людям, но принимаем ли мы этот Дар? Тот, кому больше нечего терять в мире (ибо сам уже давно—потерянный, «посторонний»), хватается за дар надежды, как за последний шанс. Хромые, сухие, слепые, расслабленные… Никому не нужные, собранные со всех перекрестков, со всех закоулков и притонов—таким вот людям отдает Себя Живой Бог, отдает Свою Плоть и Кровь, чтобы и они стали живыми, Его родными детьми. «Господь много любит кающегося грешника и милостиво прижимает его к Своей груди: «Где был ты, чадо Мое? Я давно жду тебя» (Старец Силуан). Так призывает к Себе Господь всех людей, ибо для Него нет чужих. Отец Николай Гурьянов с о. Залит говорил, что «Бог любит нас и беленькими, и черненькими».

Вспомним, как приняли Господа Иисуса Христа во время Его земной жизни тогдашние «праведники»: книжники и фарисеи. У них было все, что нужно для нормальной по человеческим меркам жизни: богатство, уважение (даже страх) со стороны народа, уверенность в собственной исключительности… Что еще мог дать им такой Бог, как Христос? «Отвергнись себя, возьми крест свой» и т. д. Смешно! Кто же окружал Христа? Разный «сброд», по их понятиям,—нищие галилейские рыбаки, шлюхи и предатели-взяточники, т. е. люди, которых все презирали, которые наверняка презирали сами себя—именно они оказались способными откликнуться на зов Христа. Вся жизнь этих людей была исковеркана грехом; казалось, ничто уже не могло им помочь. И вдруг в их жизни так ясно, так просто является Надежда! Оказывается, не все потеряно—можно ж и т ь!.. И эта надежда опрокидывала всю их прежнюю греховную жизнь, давала силы на то, чтобы порвать с прошлым и устремиться за Ним, показавшим негасимый свет надежды.

Надежда на Единого Помощника и Покровителя выводит из ада и творит чудо преображения: «отбросы мира» становятся иконописцами, отражающими в сердцах своих торжествующий образ Христа.

 Послушник Георгий (Халиманков), 
студент V курса МинДС