В наше время многие молодые люди смотрят на брак, как на добровольное рабство. Почему же это великое таинство получило такое клеймо? В «Ступенях» открывается новая рубрика, посвященная семье. В этом номере мы знакомимся с домашней Церковью Сердюков—со священником Павлом, матушкой Верой и их детьми.

Встретились с отцом Павлом мы в храме, и по дороге домой завели беседу. Батюшка рассказал, что его жена—аспирантка университета культуры, но в данный момент она находится в декретном отпуске. Когда мы переступили порог дома, первым нас встретил трехлетний Гришка, который с огромной радостью кинулся обнимать колени своего папы. Из комнаты мы услышали голос пятилетней Лизы, которая тоже была очень рада, что наконец-то дождалась своего папу. Поздоровавшись со всеми, мы сели ужинать и продолжили беседу уже не только с отцом Павлом, но и с его матушкой. Первое, что нам больше всего хотелось узнать—как они познакомились.

Матушка: Когда мне было семнадцать лет, у меня настал такой период, что мне очень хотелось, чтобы у меня был друг. И я начала молиться Богу, потому что у меня была довольно сложная семейная обстановка. Я молилась не об определенном (то есть мужском) поле—мне не жених нужен был, а просто друг. Эта встреча совпала с Великим постом. Я пела на клиросе, и вот, как-то иду я из храма, и вижу Пашу (он тогда только пришел из армии и ходил в тренажерный зал). В тот момент, когда я его увидела такого всего накачанного, он пронзил мое сердце (смеется). Я поняла, что Господь мне его послал. В тот момент я оканчивала женскую гимназию, там не было, соответственно, мальчиков, а танцевать мы хорошо умели, и нам нужен был кто-нибудь, с кем мы могли бы провести выпускной бал. Поэтому я пригласила его, вместе с его другом. Несколько раз мы собирались где-то за школой порепетировать, чтобы потом не опозориться.

Батюшка: На самом деле, Вера—более зрелый человек в духовном плане, чем я. То есть, матушка моя с 13 лет пела на клиросе в храме, а я был человеком абсолютно нецерковным, какой-то опыт первой молитвы у меня возник в армии, когда, например, «дедушки» нас «строили». И вот в такие моменты хотелось защиты: «Господи, помоги! Дай, дай, дай!». В общем, такое потребительское отношение. Я вернулся из армии, такой весь в дембельских погонах. Тогда была еще такая надпись: «Дембель, весь мир у твоих ног!». И я—с таким же настроением: долг Родине отдал, и будущее довольно неопределенное. И тут появляется Вера, которая предлагает мне стать кавалером на время выпускного вечера. Кроме того, у нее была подружка, а у меня был друг, мой самый близкий друг. Кстати, он—крестный отец нашей старшей дочери, мы с ним дружны до сих пор. И вот поступило ему предложение. Я говорю: «Костя, старик, давай сходим! Когда еще будет такая возможность дважды провести выпускной вечер, это же так классно! Попьем шампанского, пообщаемся с девчонками, потанцуем!» Ну и мы начали готовиться: провели переговоры у Вериных родителей.

Но дело в том, что тут есть еще один пикантный момент. Вера уже упомянула, что мы с ней знакомы со школы. Она на четыре года меня младше, а четырехлетняя разница в возрасте в школе—это просто катастрофическая разница. А вот Вериного отца я знал хорошо. В нашей школе он вел воспитательную работу, и был человеком строгих моральных принципов. Тогда я очень много проблем создавал ему. Он был светочем нашего города, проводил слеты, возился с трудными подростками, а мы, неблагодарные, даже хотели как-то сделать ему «темную». Но он был довольно здоровый мужик и сумел вырваться. Так вот, когда мы пришли на нашу первую встречу к Вере домой, Владимир Сергеевич всем своим видом показал, что эти молодые люди ему… ну, никак не нравятся. Хотя потом он увидел, что я уже не тот шалопай, и всячески меня поддерживал.

И мы начали с Верой общаться: гуляли и, вместе с тем, я провожал ее к храму. Она пела на клиросе. Вечерняя служба, месяц май, поздняя весна, а я укладывался в скверике на землю возле храма, читал какую-то книгу, ждал, пока закончится вечернее богослужение.

—Расскажите, а как прошел выпускной бал?

Матушка: Ой! Прекрасно прошел бал! Павел через столы перепрыгивал с таким энтузиазмом…

Батюшка: Тогда была очень популярна группа «Браво». У ее вокалиста коронный номер был, когда он вспрыгивал на стул со спинкой и очень аккуратно его укладывал на пол. Было, в общем, такое пижонство. Надо же было как-то покорять.

—Отец Павел, знакомы ли Вы были с Церковью до знакомства с Верой?

Батюшка: Да. Вообще мое воцерковление началось с этого знакомства, то есть до этого я не имел никакого отношения к Церкви. Знаковой фигурой в моем воцерковлении стал Верин дядя: человек спортивный, довольно аскетичный, достаточно категорично воцерковлял себя, свою семью. Однажды я был приглашен на семейный обед. И вот я уселся, протянул руки к столу, и тут дядя Олег начал читать молитву «Отче наш». И тут я от неожиданности засмеялся, подумал: «Что за невежество? Средневековье какое-то! Что это вообще такое?». И убежал. Затем каким-то образом опомнился, пришел в себя. Позже Олег не стесняясь заводил со мной беседы на духовные темы.

А потом я познакомился со священником, у которого духовно окормлялась Вера (это нынешний архимандрит Алексий (Шинкевич), тогда настоятель храма Архистратига Божия Михаила в городе Жодино). Он человек такой эмоциональный, одаренный, настоящий харизматический лидер. Он и сказал как-то Вере: «А познакомь меня со своим другом!». Мы с ним какое-то время пообщались, и постепенно-постепенно я смог переступить порог храма. Затем была первая исповедь.

Тогда мне был двадцать один год. Вообще опыт моей жизни в Церкви весьма невелик, всего одиннадцать лет. И я до сих пор считаю себя неофитом. И, кстати говоря, Вера никогда меня силком не тянула в Церковь, у нее не было таких попыток, как предпринимают некоторые протестантские девушки: «Ты со мной в Церкви, а если без Церкви, то и без меня». Нет, Вера никогда таких условий не ставила.

Но дело в том, что огромное отличие человека церковного в том, что он более нравственно чуток. Меня всегда удивляло, как Вера какие-то ситуации, которые часто бывают в жизни, всегда оценивает с нравственной точки зрения. Тем более, что я, человек, отслуживший в армии, где грубый мужской коллектив, в какие-то моменты был вообще невосприимчив и глух. А ее совесть всегда была чутка, и это меня как-то удивляло и вызывало восхищение. В этом была какая-то проповедь, проповедь поведением, жизнью моей жены. То есть она для меня—апостол. Мы дружили до свадьбы пять лет, и в течение этих пяти лет наши отношения претерпевали различные драматические моменты, даже были попытки расстаться. Казалось, что перспектив никаких в этих отношениях быть не может, потому что я на тот момент был еще человек неутвержденный, без стержня.

—Скажите, когда появлялись такие искушения расстаться, как вам удавалось их преодолеть?

(Напряженное раздумье обоих супругов)

Матушка: Наверно, это самые интимные вещи—когда ты понимаешь, что это именно твой человек, и не хватает воздуха, что ли, когда ты с ним не встречаешься. У нас даже была такая ситуация, когда Павел воцерковлялся, и мы как-то попали в один монастырь к одному батюшке. Тот ему сказал: «Да вы по страсти встречаетесь, так жениться нельзя. Давай, бросай ее!». А мне сказал: «Да где ты учишься? Это вообще какой-то кошмар!». А я училась в университете культуры на режиссера массовых праздников. Согласна—кошмар. Но и там можно отучиться нормально. «Бросай эту учебу, учись на регентшу в училище». И как-то так мы решили месяц не встречаться, чтобы все было по-правильному, «по святому». А потом все же решили взять перед Богом ответственность за свои отношения и не перекладывать их на батюшку-монаха. Вот такие были у нас расставания. Но как-то до свадьбы мы дотянули. Может быть, мы бы и до сих пор встречались, потому что мне как-то особо замуж не хотелось, но тут встал вопрос о рукоположении. Павел был уже взрослый, я закончила институт, и летом 2001 года мы поженились. Хотя когда мы встречались, у нас даже такого вопроса не вставало, что мы когда-нибудь не поженимся, что это просто репетиция, или нам просто приятно находиться вместе. Поэтому официально, или неофициально, Павел никогда не просил у меня руки. Больших усилий требовалось договориться с моими родителями.

Когда мы с Пашей познакомились, то я задышала полной грудью, у меня началась жизнь, можно сказать, полноценная. А вы говорите: «Как можно было расстаться?». После венчания я почувствовала, что я на своем месте, как ни странно.

—Матушка, скажите, не пугало ли Вас, что тогда еще просто Паша был нецерковным человеком? Дело в том, что часто из разговоров с церковными девушками узнаешь, что больше всего они боятся начинать какие-то серьезные отношения с людьми далекими от Церкви, думая, что с таким человеком не о чем будет даже разговаривать.

Матушка: Дело даже не в церковности или нецерковности. У нас ради брака ищут человека, а надо наоборот искать сначала человека, а потом думать уже о вступлении с этим человеком в брак.

Батюшка: Порой на брак смотрят не как на органичное состояние служения в любви, но как вынужденное создание социального статуса. Особенно это касается семинаристов, которым для получения сана надо жениться. Плюс ко всему этому есть еще недобросовестное духовничество. Люди тогда становятся несчастными. Проблема несчастных браков ведь есть и среди священников.

Важно выходить замуж или жениться не просто по благословению кого-нибудь, а по особой сердечной расположенности, устремленности друг ко другу. Статистика очень разная: у нас есть знакомые, которые церковные и даже очень, но их семейные отношения удивляют не с лучшей стороны. А есть знакомые светские, но они очень целомудренные, и у них есть понятие о долге; они женятся и у них все хорошо.

Матушка: А как можно измерить меру церковности? Если девочка в платочке ходит и кланяется на каждую икону, то это еще не значит, что она будет хорошая и верная супруга. У нас есть знакомый, который говорит: «Только неверующая!», хоть он сам бывший семинарист. Говорит, хватило ему этих религиозных девушек. Поэтому, когда мы познакомились, я абсолютно не боялась, что потеряю веру. Тем более, что в начале мы были просто друзьями, и я даже обижалась, когда о нас говорили, что мы парень и девушка. Я даже не представляла, что Паша может на меня как-то сильно повлиять.

Отец Павел в молодости играл в рок-группе, и после армии он хотел восстановиться в этом статусе. Мы часто попадали в такие тусовки, в основном на репетиции, где были и спиртное, сигаретный дым, не особо благочестивые разговоры. Мне это очень не нравилось, но я как-то об этом прямым текстом не говорила, а только просто отказалась туда ездить.

Я продолжала петь на хоре и немного страдала от того, что испытывала двойственное состояние. Я ведь в пятнадцать лет как всякая нормальная верующая девушка хотела в монастырь пойти. Тогда моя мудрая бабушка сказала: «Да, конечно, но только сделай одно духовное упражнение—представь, что твои мама и папа—настоятели. И если ты будешь их всегда и беспрекословно слушаться, вот тогда ты сможешь пойти в монастырь». А это очень сложно слушаться родителей в 15-16 лет, поэтому разговоры о монастыре сами собой отпали. Тем более, что родители у меня были верующие, и нельзя было сказать: «Родители неверующие, поэтому слушаться не буду». Мой папа даже был в воскресной школе директором.

—Батюшка, а как у вас появилось желание поступать в Семинарию?

Батюшка: Очень сложно сказать, как оно созрело… Дело в том, что когда мы с Верой стали студентами минских ВУЗов, как-то так сложилось, что мы оказались на приходе святого Иоанна Кронштадтского. Настоятель стал моим другом, потому что мы приблизительно ровесники. У него были радостные, свежие воспоминания о времени, которое он провел в Жировичах, в семинарии. Я пел на клиросе вместе с Верой. У нас собралась, вообще, хорошая такая компания: физики и лирики, студенты и аспиранты. Мы много общались, устраивали агапы, ходили в походы. Во время Великого поста я просто ночевал в храме.

Решение поступать в Семинарию созрело как-то так органично, естественно, не было каких-то испытаний. Я понял, что надо пробовать. Заручился благословением нынешнего владыки Софрония, отец Алексий написал рекомендацию, и я поехал подавать документы.

—Семинария—учебное заведение закрытого типа, откуда выезжать домой можно не каждые выходные. Тяжело ли было пережить этот период студенчества?

Батюшка: Здесь был такой момент: во-первых, я уже служил в армии, это мне очень помогло влиться в семинарскую систему; во-вторых, Вера приезжала. Само удивительное—я вспоминаю, что когда проходишь в армии последний этап службы, у тебя появляется гражданская одежда, и ты начинаешь ходить в самоволку. А после присяги за отлучение из части следует уголовная ответственность. Но я, тем не менее, делал это без всякого страха. Причем, я служил в Марьиной Горке и ездил в самоволку в Минск, в гости к другу. В Семинарии никакого меча не висело, но, как говорят, «лучший контролер—это совесть пассажира». Я еще помню, как на зачете по Ветхому Завету профессор Виталий Кириллович Антоник (ныне—протоиерей Виталий) сказал: «Ну, отцы, вы же понимаете, что Господь все видит» (а я уже было потянулся к шпаргалке).

Но бывали случаи, когда отец Андрей Скробот брал меня в состав семинарского хора и мы ездили выступать в Минске, и мы могли увидеться с Верой. Честно говоря, какие-то подробности из тех лет уже стираются из памяти. Мы писали письма, причем инициатором переписки была моя супруга, я, вообще, человек ленивый.

Когда Вера приезжала, для меня это были праздники. Я помню, как первый раз она приехала ко мне в сентябре, сразу после моего поступления. Мы пошли в парк в Слониме, сидели на берегу Щары; падали листья, и я увидел, как вдали рыбак вытаскивал из воды рыбу. Мне это очень ярко запомнилось, как некий жизнеутверждающий или даже евангельский символ.

Матушка: Лично, я очень тяжело переживала разлуку. Вы же видите, как девочки приезжают к семинаристам. А еще я ездила целый год, когда мы уже женились, мне тоже было жутко одиноко без него. Я поступила в аспирантуру, а Паша продолжал учиться, но легче стало, когда его рукоположили, и он стал приезжать служить.

—Матушка, скажите, Вы же знали, кем Павел будет после окончания Семинарии. Как Вы это восприняли?

Матушка: Прекрасно. Дело в том, что я не жила в каком-то предвкушении, что Паша будет священником, а я—его женой. Мне хорошо было и в настоящем. Я не представляла себя в роли матушки, но у меня было какое-то особое чувство радости; мне казалось, что это будет какое-то особое духовное состояние. До сих пор я переживаю, когда муж собирается служить литургию, или когда сердца человеческие отзовутся на крещении или отпевании. Потому что у нас это делается очень часто, как дань традиции. Поэтому, когда Паша мне рассказывает, как что-то случилось, у меня ощущение некоего беспредельного счастья от того, что мой муж помог людям как-то придти к Богу, что он является неким посредником. Было хорошо от мысли, что я буду как-то соприкасаться с тем, кто служит у престола Божьего.

(Когда мы зашли в храм, где служит отец Павел, то нас попросили подождать немного, так как батюшка проводил собеседование перед крещением и венчанием. Эти «немного» оказались более двух часов. Потом по дороге из храма отец Павел рассказал нам, как он проводит собеседования. Однажды у него даже был случай, что люди встали и сказали, что они не готовы еще пока креститься. Отец Павел воспринял это, как успех проповеди).

—Заметили ли вы, какое-то особое изменение в ваших отношениях после свадьбы или вы чувствовали еще раньше, что ваш брак заключен на небесах?

Матушка: Да, естественно. Я уже рассказывала, что когда мы встречались, не было такого чувства, что мы еще не муж и жена. Естественно, без всяких физических отношений, но было ощущение некой единой личности. На уровне таком, что мы могли на расстоянии одновременно подумать друг о друге, а потом созвониться или поехать навстречу друг к другу.

А во время свадьбы было жуткое раздражение на всех: ведь невеста должна чувствовать радость, беззаботность, а у меня были мысли: «Почему же я этого не ощущаю?». У меня было чувство потери. Тут я поняла, что это не игра, что я связываю навсегда себя с этим человеком. У отца Андрея Кураева я прочитала, почему же он не женился: «Вы представляете, что такое брак? Это катастрофа вселенского масштаба! Было одно Солнышко, и все вокруг него кружились: бабушка, мама, папа и все другие родственники. И тут появляется другое Солнышко. Эти светила сталкиваются и образуют новую звезду, а все эти планетки рушатся, они сгорают». И я на себе это все очень хорошо прочувствовала, потому что переплавились в этом браке мы и наши родственники, было даже непонимание. Сейчас у нас, конечно, все хорошо, прекрасно. Моя мама гордится моим мужем. Она была политическим обозревателем, и он не представлял для нее никакой ценности, ей нечем было хвастаться. А сейчас везде говорит: «Моя дочка—матушка… Мой зять—священник!…».

Еще после замужества, весь этот ужасный медовый месяц, я чувствовала болезненное расширения моего «я»: вот, я теперь не одна, а еще рядом человек со своими слабостями, которые супруг тогда хорошо показывал. Потом настала осень и он уехал учиться. У меня было время для передышки, для осознания всего того, что произошло. Но когда Павел принес мне на подпись расписку о том, что как жена будущего священника обязуюсь следовать по месту распределения мужа, я была такая довольная, что наконец-то от меня что-то зависит. Потом я всем рассказывала, как это важно. Я думала, что дала свое благословение и хоть как-то повлияла на ход событий.

—А не пугало, что, может, придется ехать в деревню?

Матушка: Пугало. И постоянно думала, что будет, если нас пошлют в деревню? Как и кем я буду там работать? Мне казалось, что у меня будут рваные колготки, и мне придется их зашивать, почему-то для меня это было самое страшное. А сейчас я все время хожу в штанах. Мне однажды сделали замечание в епархиальном управлении. А я сказала, что матушка измеряется не длинной юбки, а глубиной сердца, и со мной согласились.

—Очень часто многие недостатки обнаруживаются только после свадьбы? Как вам удавалось это пережить?

Матушка: Мне кажется, что нас Господь врачует семейными проблемами и так исправляет. Вообще, я ожидала гораздо худшего от брака и от Павла. Однако становится все лучше и лучше. Вот говорили, что страсть пройдет, и вы обнаружите с кем вы живете. А я до сих пор думаю, когда же пройдет эта страсть? У нас все хорошо и так весело живется. Господь благословляет и детьми и достатком. Наши отношения еще не перешли в такую стадию, как говорят некоторые подружки: «Я живу ради детей и уже не хочу видеть этого человека». Когда бывают тяжелые моменты, я сразу начинаю молиться: «Господи, ведь я ради Тебя все. Я потерплю, а Ты мне как-нибудь помоги». И все улаживается—наверное, потому что я надеюсь не на свои силы и не на Павла. Я понимаю, что природа человека падшая и нельзя ожидать от него каких-то великих свершений, ожидать, что он тебе все даст. Меру полной безопасности, ощущение полной любви. Это даже от своего мужа нельзя ожидать. Потому что человек находит свою реализацию и любовь только в Боге. Если все так расставлено, что от супругов не ожидаешь того, что будет давать Бог, тогда все нормально. Не то, что нисходить к слабости, но знать, что человек не идеал.

Батюшка: Дело в том, что нам порой надо проходить какие-то конфликты, какие-то неурядицы бытового плана, вводить в отношения вновь серьезную поправку. Потому что появляются новые звезды (семьи) и приходится те слова из Евангелия, которые мы просто заучивали, чтобы сдать Катехизис, сейчас применять к нашей жизни. Одна из самых серьезных черт семейной жизни это исполнение слов апостола Павла: «У вас должны быть те же чувства, что и во Христе Иисусе». В семье понимаешь практическую необходимость все эти чувства воспитать в себе, потому что без них, без понуждения себя принять свободу другого человека, без воспитания в себе уважения к другой личности, бывает очень сложно. Потому что всегда есть опасность подавлять супругу. Мужчина в семье (и в православной в том числе) как бы доминирует. Самые громкие слова диакон произносит: «Жена да убоится своего мужа». Это очень часто истолковывается превратно, ложно и возникает искушение диктатуры. Можно создать внешний антураж семейного благополучия, но это будет в ущерб любви. А любовь—это то, что делает нас причастниками вечности. Приоритет административных начал в отношениях, он, конечно, обедняет брак, обедняет отношения.

—Скажите, как Вы лично для себя понимаете термин глава семьи, и как Вы его реализуете?

Батюшка: Реализую плохо. Я вырос в женском обществе, в неполной семье, поэтому мне пришлось проходить науку главы семейства на практике. Муж—это, прежде всего, ответственность. За детей, за жену, за все стороны семейной жизни. Как они воспитаны, что их воспитывает, чем живет их душа, что они кушают, что будут кушать, во что они одеваются. Так я понимаю эти слова «глава семьи», что это представительство, это посольство. Как посол представляет свою страну, так и глава семьи свою семью. Научиться переживать самому все тяжести контактов с внешним миром, не перенося их на семейную жизнь, это целое искусство. А то приходишь домой, уставший, и твоя семья становится полигоном твоих страстей, которые ты не смог бы допустить к внешним людям или начальству. По слабости духа, эгоизму, тщеславию, самолюбию, начинаешь уязвлять своих близких. Такой армейский принцип. Чтобы такого не было, нужно учиться оставлять весь негатив за стенами дома. Это очень важно, когда возникает опыт телесного общения супругов, так как все открыто, все предельно отдано и подарено. И очень важно уметь быть воспитанным, благоговейно принять вот этот дар. Ту планку, которую мы получаем еще в венчании, ее нужно поддерживать. Без этого могут быть серьезные проблемы и трагедии.

 Беседовали Александр Карпук,
студент 4-го курса МинДС
и Эмиль Сенкевич,
студент 2-го курса МинДС