За 1015 лет существования на Беларуси Церковь находилась в самых разных условиях. В наши дни оценка ее положения в обществе колеблется между двумя крайностями. Первая: Православие совершает триумфальное шествие по Белой Руси. Вторая: Православие в Беларуси—религия, терпимая лишь по необходимости.

На мой взгляд, несмотря на полярность оценок, они обе исходят из одинакового взгляда на Церковь, как на определенный социальный институт. В дальнейшем мне хотелось бы показать, что лучше избегать такого подхода к пониманию Церкви, потому что он затуманивает нечто очень важное для самой ее сущности. Конечно же, экономические, социологические, психологические и прочие данные могут многое сказать о положении церковных дел, о том, являются ли они триумфом или трагедией. Но все эти данные исходят из такой модели Церкви, которая сформирована из внецерковных понятий. Например, можно рассуждать об успешности социальной работы Церкви. Так, сравнение количества священнослужителей в тюрьмах или школах в начале 90-ых и сейчас говорит о явном успехе социального служения. Здесь для анализа церковной жизни используется количественный метод социологии. Можно провести психологические тесты среди прихожан, с помощью которых будет установлено, способствует ли Церковь преодолению депрессии.

Полагаю, уважающий себя ученый должен был бы сейчас сказать, что ведь так и должно быть. Ведь на то они и науки, чтобы с помощью определенных методов формировать свою модель исследуемого предмета. Верно, но надо сказать, что Церковь на то и Церковь, чтобы свидетельствовать о том, что ей заповедовал Бог. И, слава Богу, в Церкви есть язык для свидетельства о себе. Этот язык—главное достояние 1015-летия христианства на Беларуси.

Что я имею в виду, когда говорю о языке церковного свидетельства? Нечто большее, чем то, что изучают филологи и лингвисты. Язык—это выразительность в самом широком смысле. Выразительность осеннего леса побуждает поэта говорить о языке природы. Выразительность младенцев побуждает любящих родителей верить, что их малыши говорят что-то осмысленное на своем языке. Язык математики—это свидетельство о гармониях мира чисел и так далее. То есть язык—это выразительность и место встречи тех, кто выражается.

Что же такое язык Церкви? В чем и как Церковь, а Церковью—Сам Бог, свидетельствуют о Себе? Ответ, который мне всегда радостно слышать, звучит в Церкви постоянно: «Дивен Бог во святых Своих!». Диво—это то, что удивляет, влечет, побуждает выйти из человеческой замкнутости навстречу к Богу. Дивная святость—вот язык Церкви, способ Ее самовыражения. Потому что святость есть Божий дар, то есть выражение Его любви к людям. И святость есть выражение ответной любви человека к своему Творцу. Святость по-разному подается в таинствах, иконах, песнопениях, убранстве храма. Святость—это наша встреча с Богом.

Что же теперь? Прошло 1015 лет, как в Полоцке была установлена епископская кафедра. Святитель Мина прославлен в лике святых. Мы знаем и чтим память преподобной Евфросинии Полоцкой, праведной Софии Слуцкой, святых земли Туровской, Пинской, Могилевской и Брестской. А теперь что? Свидетельствует ли Церковь о себе, и как она это делает?

Думаю, самый предвзятый скептик согласится с тем, что Православная Церковь свидетельствует о себе. Строятся храмы, в них совершаются таинства, прославляются святые: новомученики Минской епархии, блаженная Валентина Минская, преподобная Манефа Гомельская, святые Владимир и Николай Витебские. Комиссия по канонизации Белорусской Православной Церкви ведет около трех десятков дел, относящихся к возможным канонизациям. Но при этом совесть тревожится вопросом: достаточно ли этого в наши дни? Не является ли все вышеперечисленное неким очень важным, но все же внутренним делом Церкви?

Прежде чем ответить на эти вопросы, мне хочется сделать паузу. Потому что хоть эти вопросы и честные, но какие-то узкие, ограниченные. Подобные вопросы достаточно часто обращаются в адрес Церкви, но от них веет какой-то нецерковностью, как будто они возникают на волне придирчивого критиканства, а не доброжелательной критики. И возникают они как раз тогда, когда сознание пленяется внешними для Церкви понятиями, а именно понятиями, взятыми из социологии, психологии, экономики.

Отчего же возникает такое ощущение? Я думаю, оттого, что для Церкви нет разделения на ее внутреннюю и внешнюю жизнь. Какую жизнь спас Христос—внутреннюю или внешнюю? Внутренний или внешний Христос сидит одесную Отца? Абсурдность этих вопросов очевидна, потому что Христос—целый, единый Богочеловек. Так и Церковь—она не внутренняя или внешняя, а целая, то есть цельная.

Что же это означает для понимания того, как свидетельствует Церковь о себе? Полагаю, это означает то, что те области, которые относятся к якобы внешней для Церкви жизни, должны быть наполнены тем, что кому-то может казаться исключительно внутрицерковным делом. Поясню на конкретном примере. Сегодня Белорусской Православной Церковью заключено более 10-ти Программ сотрудничества с министерствами и ведомствами Республики Беларусь. Сотрудничество развивается: появляются региональные программы, срок их деятельности продлевается. Все хорошо.

какова цель сотрудничества? Чего хочет достичь Церковь в результате этого сотрудничества? Вот здесь, я думаю, должен быть практически применен целостный подход к Церкви, то есть подход, не разделяющий Церковь на внутреннюю и внешнюю. Если Церковь—Тело Христово, и цель ее существования на земле—обожение человека, если язык Церкви—святость, то нужно, чтобы и в сотрудничестве с государством эта церковная идентичность не размывалась.

Приспосабливаясь к пониманию светского чиновника, можно употреблять слова «духовность», «нравственность», «культура» и прочее. Но если мы не будем сами себе и друг другу прояснять церковный смысл этих слов, то мы обречены на путаницу. Мы приноравливаемся под светское сознание, чиновники приноравливаются под церковное, но никто не знает, что, собственно, хочет сказать договаривающаяся сторона. Ведь обе стороны приноравливаются, а не говорят о себе на внятном языке. Есть замечательный философский анекдот, иллюстрирующий такое псевдопонимание: «Василий Иванович и Петька летят на самолете. Василий Иванович кричит: ,,Петька, приборы?,, . Петька отвечает: ,,20!,,—Что 20?—А что приборы?». Хоть мы все и летим в одном самолете, то есть принадлежим одному обществу, однако каждый должен обладать компетенцией в собственной области. «Кесарю кесарево, а Богу—Божье».

Если Церковь забудет, что слово духовность означает жизнь в Духе Святом, если общественное благополучие не будет ставиться нами в зависимость от благодати Божией, то и государство не будет понимать, что его компетенция в рамках сотрудничества заключается в обеспечении формальных условий духовности и общественного благополучия. Неразбериха и путаница может привести к тому, что государство будет воспринимать Церковь как способ самоутверждения, навязывая ей такое понимание слов, которое напоминает церковное, но реально относится к государственной организации общества. А Церковь будет воспринимать государство как орудие собственной миссии, полагая, что успех миссии напрямую зависит от государственного обеспечения. Такое потребительское отношение друг к другу приводит к раздражению, к желанию вырваться из тех рамок, в которых (и только в них) тебя готовы воспринимать.

Наоборот, если расставлены все точки над i, то трагикомичной ситуации «А что приборы?» не возникнет. Государство сможет спокойно относиться к ситуации, когда, например, в рамках воспитательной работы в школе священник молится и кропит крещенской водой школьную «братию». Это может стать понятно, если будет понятно, что присутствие священника в обществе—не бесплатное зрелище и заполнение школьного досуга, а свидетельство о Царстве Небесном. То же самое относится и к ситуации визита налогового инспектора в «свечной ящик» храма. Инспектор—не обязательно враг. И в Церкви делопроизводство не обязательно должно быть в запущенном состоянии. Церковь и государство могут помогать друг другу, доверяя компетенции каждого в своей области.

Но чтобы такое стало возможным, необходимо внятно говорить о себе. Нужно не говорение на языках, о котором апостол Павел сказал: «говорить на ветер» (1Кор. 14:9). Нужно пророчество: «лучше пять слов сказать умом моим, чтобы и других наставить, нежели тьму слов на незнакомом языке» (1Кор. 14:19). То есть даже тогда, когда Церковь нечетко формулирует свою евхаристическую природу, она все-таки свидетельствует о себе. Но лучше «сказать умом…, чтобы и других наставить».

Примером такой внятности может быть прекрасное, на мой взгляд, выступление епископа Полтавского и Кременчугского Филиппа на XIII Рождественских Чтениях. В своем выступлении владыка ввел термин «евхаристическая педагогика». По его мнению, «важнейшим свойством педагогики должна быть ее евхаристичность—основанность на Богообщении в таинстве Евхаристии и, одновременно, направленность на Евхаристию, к Евхаристии. Если этого не будет, мы рискуем воспитать поколение (вернее, поколения!) людей, знающих о Боге, но не знающих Бога».

В чем же итог размышления? В том, что евхаристический и социальный аспекты церковной жизни должны взаимодополнять друг друга, как вера и дела, как благодать и закон. За 1015 лет христианства на Беларуси такой опыт наработан нашей Церковью. И мы, полагаю, призваны продолжать этот опыт.

 Сергей Мовсесян