В Минских Духовных Школах — новый Ректор: Игумен Иоасаф (Морза). Мы уже публиковали интервью с отцом Иоасафом в 2003 году, когда его только назначили на должность Инспектора МинДАиС. Однако тогда материал получился чересчур лаконичным (на две страницы). На этот раз наше интервью с отцом Иоасафом гораздо больше и, надеемся, интересней.

-Отец Иоасаф, человек уже с раннего возраста мечтает о какой-то профессии… Кем Вы хотели быть в детстве?

-У нас в школе была учительница Валентина Иосифовна, которая задала нам во втором классе такое сочинение: кем мы хотим быть и почему? И было интересно то, что она принесла нам эти листочки на выпуск, через девять лет. Писали на белорусском языке. Я написал, что «хачу быць лётчыкам, таму што ніколі не быў у небе і хачу лётаць».После все смеялись — было интересно вспомнить события десятилетней давности и какими мы были. В восьмом-девятом классе школы все мы, конечно, задумывались — куда пойти учиться? К девятому классу у меня уже было четкое желание учиться на математика.

-Отец Иоасаф, Вы учились в БГУ, на механико-математическом факультете. Что именно повлияло на Ваш выбор?

-Было интересно задачи решать. Мне казалось, что это было именно то дело, которое я смогу потянуть. Я занимал два раза второе место на областной олимпиаде, сначала в восьмом классе, потом — в десятом. К десятому классу созрело такое решение — поступать на мехмат в БГУ, — которому родители не препятствовали. Они уважали наш выбор — спаси их Господи. У моих родителей шестеро детей, и каждый выбирал свой жизненный путь сам. Вот и я, после десятого класса поступил на математика.

-А в каком возрасте Вы пришли в храм, какими были Ваши первые впечатления?

-Я хорошо помню свою деревню… Нашему храму — Спасо-Преображенскому — было около ста лет, он никогда не закрывался. Мама водила меня в храм, когда мне было лет пять-шесть. Но потом, где-то со школы, с семи лет, я не посещал храм. Затем, когда уже в Минске в университете учился, снова начал ходить в храм: в Свято-Духов собор — это было недалеко от университета. Особенно часто я посещал храм, обучаясь на пятом курсе.

-А желание посещать храм у Вас возникло не из-за каких-то тяжелых жизненных обстоятельств?

-Я достаточно хорошо учился (хотя после армии тяжело было восстанавливаться); учиться было интересно, появилось много друзей. Я думаю, что здесь большую роль сыграло внутреннее состояние, искание духовного мира (после 3-го курса я начал читать Библию и прочитал ее полностью: что называется, «от корки до корки»), а также желание моей бабушки по отцовской линии. Перед смертью она призналась, что всю жизнь молилась, чтобы кто-то из ее внуков стал священником. Поэтому, когда я поступал в Семинарию, она была очень рада.

-Отец Иоасаф, когда Вы служили в армии, Ваша часть находилась возле монастыря на Валааме. Вы там бывали?

-Я тогда еще не ходил в храм. После первого курса университета я пошел в армию, был полгода в учебной части в Псковской области, а затем служил в Карелии, и там размещался отдельный батальон ПВО, где я отвечал за проводную связь. На Валааме дислоцировалась рота, которая и до сих пор там есть, — она находилась в составе нашего батальона. Отвечая за связь, я каждое утро проверял направление связи Валаама, Питера и других мест.

-Когда у Вас возникло желание поступать в Семинарию? Мы знаем, что Вам в этом смысле помог схиигумен Геронтий из Киево-Печерской Лавры?

-Это желание, наверное, возникло при первой же нашей встрече с отцом Геронтием. Он так и сказал: «Поступай в Семинарию!». Отец Геронтий был человеком, который оставил очень светлый след в моей жизни. Преставился он в 2003 году. Помню, я приехал в Лавру летом 1992 года. К этому времени я уже начал ходить в храм, читал православную литературу. Первой духовной книгой, которую я прочитал (помимо Библии), была «Невидимая брань» преподобного Никодима Святогорца.

В Киево-Печерской Лавре возле Крестовоздвиженского храма есть небольшая площадка — со скамейками; там я и сидел, читая Закон Божий. И вот я вижу, как семинарист везет на колясочке какого-то совершенно незнакомого мне монаха, который, остановившись, вдруг говорит: «Александр!», — а я не обращаю внимания и дальше читаю. Он второй раз: «Александр!». А рядом со мной на скамейке сидел какой-то человек — я смотрю на него и думаю: «Вот странный… Его зовут по имени, а он не отзывается». Но когда батюшка третий раз позвал: «Александр!», я решился спросить: «Батюшка, Вы меня зовете?». «Да, — говорит он, — иди сюда! Ты Александр или нет?». «Да», — говорю я. «А чего тогда не отзываешься, если тебя зовут?». Вот такая была наша первая встреча. Он спросил, на каком курсе университета я учусь и что собираюсь делать дальше? Потом сказал, чтобы по окончании университета я поступал в Семинарию. Причем — в Киевскую Семинарию. Тогда произошел как раз распад Советского Союза, Украина и Беларусь стали самостоятельными государствами. Поэтому, наверное, отец Геронтий мне и сказал, чтобы я подошел к Митрополиту Филарету и поговорил с ним: если тот благословит, тогда можно поступать в Киевскую Семинарию. Я приехал в Минск и отправился к Владыке Митрополиту; объяснил ситуацию: хочу поступать в Семинарию и, если можно, в Киевскую. Передал Владыке приветствие и от отца Геронтия: дело в том, что отец Геронтий учился в Московской Духовной Семинарии в то время, когда Владыка Филарет был там инспектором. Мне понравилась реакция Владыки: он подумал — была небольшая пауза, — и так мягко-мягко сказал: «Ну что ты туда поедешь? У нас своя Семинария есть, в Жировичах…». Потом спросил, откуда я, и направил к Владыке Стефану, архиепископу Пинскому и Лунинецкому (откуда я родом). «Владыка Стефан даст рекомендацию и… поступай в Жировичи», — закончил Митрополит.

И я не жалею, что поступил в Минскую Семинарию, годы обучения в которой — очень интересное время. Вспоминаю преподавателей, наш класс — он был хороший, дружный; недавно отмечали десятилетний юбилей выпуска. Приятно, что мы снова собрались вместе. Вспоминаются разные случаи: мы действительно дружно жили, если что — ходатайствовали друг за друга. Тяжелые бытовые условия я не замечал, хотя они и были: бывало, что мы ходили на улицу умываться и в туалет, когда было уже холодно, но все это как-то не замечалось…

-А жили вы тогда где?

-Мы с нашими ребятами жили в двух больших угловых комнатах на первом этаже, а все остальные студенты — на четвертом этаже. В наших комнатах всегда жили студенты: с самого возрождения Семинарии в 1989 году.

-А где были учебные классы?

-Учебные классы были на третьем этаже, на втором — читальный зал. В то время здание Семинарии было разделено между Семинарией и сельхозтехникумом.

-Отец Иоасаф, какие изменения в наших Духовных Школах у Вас вызывают грусть, а какие — радость? Может быть, у Вас есть какие-то конкретные примеры?

-Конечно, приятно в новых классах учиться, работать; приятно, что везде чистота и порядок, красиво все… Это — хорошо, но, с другой стороны, грустно, что теряем компактность и распыляемся. Раньше — когда я поступал — училось у нас не намного меньше студентов. Все жили вместе, было настоящее общежитие; чувствовалось, что мы — рядом. А сейчас между нами большое расстояние, и мне грустно, что студентам приходиться покидать оградку монастырскую. Все-таки, я думаю, что есть какой-то смысл, когда говорят, что вне монастыря и в монастыре — разная атмосфера. Рассказывают о Киево-Печерской Лавре, что после Чернобыля вне монастыря и в монастыре измеряли радиацию и получилась огромная разница… Это касается не только радиации, но и духовной атмосферы. Мне жаль, что студентам приходится покидать ограду монастыря. Я помню, что раньше в первую седмицу Великого Поста студенты никогда не выходили за пределы обители. Конечно, разные студенты были… Но, тем не менее, для большинства из нас было стыдно выходить за ворота монастыря, потому что было такое чувство покаяния — все-таки первые дни поста…

Грустно, что из Семинарии уходят на приходы преподаватели, в том числе и мои одноклассники. Наверное, это из-за бытовых условий… Конечно, было бы хорошо улучшить бытовые условия преподавателей — чтобы человек жил и работал здесь не пять, не десять лет, а остался на всю жизнь.

А что радостного?.. Большая для меня радость — видеть, что Господь приводит в наши Духовные Школы многих юношей и девушек, которые желают служить Церкви. Верующий молодой человек в современном мире, согласитесь, — большая редкость. А здесь их собрано у нас более двух сотен. Это — цвет православной молодежи нашей страны. Особенно приятно для меня бывает, когда на молитвах все они едиными устами и единым сердцем воспевают Господа, своды храма наполняются торжественными песнопениями, и в эти моменты особенно чувствуется наше единодушие. Приятно, что форму новую выдали — это преобразило студентов. Это действительно хорошо и приятно. У первых наборов семинаристов была черная форма — где-то с 1992 года синие кителя были; то есть они некоторое время были разноцветные: черные и синие. Сейчас приятно, что все — в черных кителях.

-Отец Иоасаф, а в Ваше время как-то отличались кителя? Мы просто заметили, что у студентов Академии в отличие от студентов Семинарии — бархатные воротнички. Были ли в Ваше время какие-то отличия между кителями студентов Семинарии и Академии?

-К сожалению, я уехал вскоре после решения об открытии Академии в 1996 году, поэтому не могу сказать — что было с того времени. А когда вернулся, форму студенты уже не носили.

-Что повлияло на Ваш выбор монашеского пути? Может быть, какое-то серьезное событие?

-Как-то один батюшка из Минска любил повторять — да и сейчас повторяет, — что к Богу он пришел через радость, и что настолько радостно и хорошо с Господом жить, что ничего больше не надо. Что-то такое было и в моей жизни: по милости Божией душу наполняла тишина и теплое какое-то, радостное чувство… А что касается именно монашества, то опять вспоминается Киево-Печерская Лавра. Помню, как на следующий день после нашего знакомства отец Геронтий пригласил меня в свою келью и предложил поесть. Он поставил передо мной две рыбные консервы и вдруг говорит: «Эта — в томатном соусе, а эта — в масле. Ты какую любишь?». Я говорю, что в томатном соусе, а он: «Это хорошо, монахом будешь» (отец Иоасаф смеется). Когда я уже в Семинарии учился, завидовал монахам. Я думаю, что первый признак монашеского призвания — это, когда человек смотрит на монахов с доброй завистью. Я наблюдал, как монахи молятся, как кушают, и по-доброму завидовал им. Завидовал и Виталику Тупеко (сейчас — архимандрит Вениамин), и своему однокласснику Сашке Тарасюку (игумен Амвросий); еще раньше их в монастырь пришли отец Игнатий (Лукович), отец Макарий (Горчанюк), затем отец Павел (Тимофеенков)… Первый постриг, на котором я присутствовал, был как раз постриг отца Павла. После пострига мы встречаемся с Владыкой Гурием возле скверика, и он говорит: «Ну а ты, когда будешь постригаться?». А через пару недель мы уже с отцом Геронтием об этом говорили, и он напрямую спросил: «Как ты думаешь дальше?». Я сказал: «Хотелось бы в монастырь, но — как благословите». Отец Геронтий ответил: «Хорошо, давай постригайся». — «А где постригаться?». Он говорит: «Попроси Владыку Филарета — может, он отпустит тебя сюда постригаться?». Приехав к Владыке Митрополиту, я спросил: «Владыка, хотелось бы поговорить по поводу пострига…». «Ну… ты езжай пока в Москву, бери визу в Грецию, а когда вернешься, поговорим», — ответил Владыка. Когда я вернулся, мы с ним все окончательно обсудили. Так, я сказал, что мама не против, она даже обрадовалась, когда узнала о моем решении принять монашество. Я объяснил Владыке, что мама не одна, с ней — брат, она обеспечена, так что в этом смысле проблем не будет. Обычно родители — против, но это в том случае, когда в семье один или два ребенка, а нас — шестеро, потому мама восприняла это даже с радостью. «Хорошо», — говорит Митрополит. И тогда я попросил его, чтобы постриг состоялся в Киеве. Снова возникла небольшая пауза. Владыка мне и говорит: «Это раньше, когда было мало монастырей, существовала такая практика: постригался человек в одном монастыре, а жил — в другом. Но сейчас у нас другое положение. Давай постригаться у нас, в Жировичах». Вот и получилось, что Владыка меня уже второй раз не пустил за пределы Беларуси. Так я здесь и постригся — перед отъездом в Афины.

-Отец Иоасаф, Вы назвали несколько отцов Жировицкого монастыря, которые из Духовной Школы пришли в Обитель; причем, почти в одно время. Не печалит ли Вас то, что сейчас приход студента в монастырь — редкое явление?

-Честно говоря, нет. Я считаю, что немногочисленная братия (человек тридцать-сорок) — это сложившаяся исторически особенность нашего монастыря, которая отнюдь не умаляет его значения.

-Часто слышишь от монашествующих, что после пострига Господь как-то особенно утешает человека Своей благодатью…

-У меня так было перед Семинарией, когда впервые встретился с отцом Геронтием. Первые шаги в Церкви были очень запоминающиеся; тогда было действительно благодатное душевное состояние… Это, как говорят, — призывающая благодать. Но после пострига такого уже не было — и я этого не скрываю. Я считаю, что это не обязательно. Чувство благодати обязательно посещает человека, когда Господь призывает его: или к монашеству, или, вообще, в Церковь. А постриг для меня был как бы логическим завершением пятилетнего пути к Богу.

-Думали ли Вы, принимая постриг, что Вас будет ожидать ректорский пост или участь «ученого монаха»? И как Вы относитесь к так называемому ученому, академическому монашеству — имеет ли оно какой-то специфический характер или есть просто монашество, а « ученое» оно или «простое» — уже не столь важно?

-Принимая постриг, я знал только то, что мне предстоит учеба в Афинах, — и не более. А что касается «простого» или «ученого» монашества, думаю, что этот вопрос не заслуживает столь пристального внимания и обсуждения. Проблема ученого монашества и простого монашества искусственно поднимается и поддерживается. Что касается меня, то, конечно, я думал о преподавании, но в то же время я был готов выполнять любую работу. Хотя на огороде, в летнюю жару, скажем, уже было тяжело. И у меня никогда не было никаких недоумений с простыми монахами, так как для меня это — братья; мы — одна братия, и у каждого свой путь. Для всех монахов основное — это путь послушания, об этом я много раз слышал: и в Греции, и на Афоне. Первый и главный обет монаха — это послушание. Если Владыка сказал: «Учи!» — благословите, если Владыка сказал: «Преподавай!» — благословите, если начальство сказало: «Работай в поле!» — благословите… Спасается каждый там, где его благословляют. Поэтому проблема эта (с ученым монашеством) — натянутая, высосанная из пальца, она не стоит серьезного разговора. Я считаю, что у каждого монаха — свое послушание, и плюс одно делание общее должно быть. Обычно, это богослужение. Все братья собираются на общее дело независимо от того, кто ты. Есть в греческих монастырях несколько послушаний общих, на которых задействована вся братия: обычно — это сбор оливок, тяжелые какие-то сельхозработы и другие послушания, требующие участия всей братии, абсолютно всей — без исключения. У нас, как мне кажется, осталось только одно такое послушание — это богослужение, которое собирает всю братию, начиная от настоятеля монастыря, наместника, и заканчивая новоначальным послушником. Конечно, в идеале было бы хорошо, чтобы таких послушаний было несколько. Но у каждого есть и свое послушание, индивидуальное, которое надо выполнять без вопросов. И я считал, что я — в братии, хотя (я интересовался) в других монастырях, где есть Академии — в Киеве и в Москве — там проводится какая-то грань между монахами-преподавателями и монахами, которые живут в монастыре. Какая-то у них есть грань, но я не могу понять — почему это? Может быть, есть какие-то проблемы во взаимопонимании… Я думаю, если люди живут в одном монастыре, такого непонимания быть не должно.

-Отец Иоасаф, давайте поговорим про Афон…

-Говорят, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать… Первый раз я попал на Афон через год после того, как приехал в Афины. Мне перед отъездом в Афины сочувствовали: жаль, что ты принял монашество… Я сначала не понял, а потом мне объяснили, что без благословления Вселенского Патриарха тебя не пустят на Афон. Потому что для того, чтобы посетить Святую Гору монаху или священнику — не греку, — нужно было брать благословление у самого Вселенского Патриарха. Довольно трудно было туда попасть нашим священникам или монахам: нужно было делать запрос из Москвы в Константинополь, в Патриархию, и оттуда уже ждать факс о разрешении. Это была довольно сложная процедура… Год я не ездил на Афон, так как мне казалось, что без знания языка ехать туда нет смысла. Поехал я туда через год — причем, инкогнито; просто взял — и поехал. Облачился по-афонски, надел шапочку монашескую, рясу; мне сказали: «Ты запросто сойдешь за монаха из Ватопеда, тебя пропустят без всяких документов». Тогда еще можно было так проехать. Таким же образом и мои знакомые проезжали, которые на Афоне теперь подвизаются; например, мой друг из Красноярска, схимонах Герасим, — тоже просто приехал и остался там. Так я первый раз туда и попал.

-С кем из подвижников вам там удалось познакомиться?

-Конечно, я рад, что был на Афоне и видел там хороших людей, хороших монахов. Я глубоко благодарен Богу, что он познакомил меня с теми людьми, с которыми мне было интересно и полезно. Всегда вспоминаю очень хорошие встречи с афонскими монахами. Я не говорю, что все они святые, но есть там очевидно святые люди: например, схимонах Нектарий, старец отца Герасима. Просто один случай могу рассказать в подтверждение. Это было около двух лет назад. Наш протодиакон Андрей Скробот звонит мне и говорит: «Отец Иоасаф, позвони старцу Нектарию, тут одна моя родственница болеет. Попроси, пусть помолится». Я позвонил отцу Нектарию, сказал ее имя, сказал, что она болеет… А он говорит в ответ: «Ничего-ничего, поправится…». Ну, я так и передал отцу Андрею, что поправится. Впоследствии выясняется, что отец Андрей не сказал мне, чем она болеет. Оказывается, она была полностью парализована, лежала в реанимации, ее ноги и руки уже холодели; ее растирали, поддерживали питание и дыхание искусственно; все были уверены, что она умрет. И вдруг после звонка старцу она выздоравливает. Через полгода эта женщина приехала в Жировичи, мы с ней встречались, то есть она чудом — по молитве старца — выздоровела. Для меня это не знамение, так как до этого я знал, что этот человек, отец Нектарий, — подвижник, все-таки пятьдесят лет на Афоне.

Когда мы общались, я не задавал вопросов: «Батюшка, как это, а как это?». Было не до того. Мы просто беседовали, шутили, смеялись — весело было… Общение было свободным, но в этой беседе каждый из нас улавливал для себя что-то важное. Старец шутил, рассказывал о своей молодости, об Афинах, о своей семье; о том, как сейчас его семья его воспринимает. С отцом Нектарием живет его послушник — Христофор, очень интересный человек. Оба — схимонахи, возраст у них почти одинаковый… И у них очень интересные отношения. Я видел, как старец оказывал послушание послушнику — это было невероятно! Собрались мы как-то у отца Герасима после литургии, сели за трапезу, поели; затем перешли к непринужденной, легкой беседе: смех, шутки… А отец Христофор все ниже и ниже опускал голову, углубляясь в себя. И когда в разговоре возникла небольшая пауза, отец Христофор вдруг как вскочит: «Благодарим Тя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных Твоих благ…», — все вскочили за ним (в том числе и отец Нектарий, его старец!) и начали молиться. Такие интересные моменты были. Слава Богу, что есть такие молитвенники.

-Отец Иоасаф, а в чем основная разница между русскими монахами и греческими, афонскими?

-В темпераменте. Греческие монахи более темпераментные, чем наши. Играют роль национальные особенности.

-А есть ли разница между преподаванием в Афинах и в наших Духовных Школах?

-Во-первых, разница в языке. Еще разница в том, что там факультет университета, в котором учатся все желающие; большинство из них — девушки. В общем, студенты там хорошие, интересные: постоянно преподавателям задают много вопросов — самых разных, сложных, в том числе — это мне понравилось. Мне кажется, это у греков национальная черта такая — с детства, — что они так свободно общаются, не стесняются. Национализм у греков — это соломинка, за которую они держатся. С помощью национализма они сохраняют свое единство народное, единство в вере. В Греции мало инородцев, почти все там — крещеные православные.

Мы готовим священников, а там студенты получают просто богословское образование. Конечно, богословское образование у них начинается с первого класса школы, т. к. Закон Божий у них есть в школьной программе. Дети изучают и катехизис, и древнегреческий язык, поэтому уже к получению собственно богословского образования у них приходят с какой-то школьной базой. Они не изучают в Духовных Школах катехизис и библейскую историю с азов, как у нас. Что касается университета, то структура там — обычная для всех европейских университетов. Преподаватели там высокой квалификации, почти все обучались за границей: во Франции, Германии, Великобритании. Очень хорошие впечатления остались о преподавателях. В прошлом году была конференция в Москве, где присутствовали профессора-богословы из Афин. Было приятно увидеться с ними, поговорить.

В Афинах студент за четыре года должен сдать пятьдесят экзаменов, но в семестре разрешается сдавать не больше девяти экзаменов. В начале семестра он заполняет заявку — какие экзамены он хочет сдавать, ему выдаются бесплатно учебники. Согласно заявке, заверенной в секретариате, он сдает экзамены — т. е. восемнадцать предметов в год — это реально. Интересно, что в Афинах экзамены можно сдавать в течение всей жизни; студенты из списка не вычеркиваются до смерти, можно приходить в любое время и сдавать, если готов. После сдачи всех экзаменов студент получает диплом. Диплом выдается обычный такой — на листке А4, — но желающие могут заказать пергаментный диплом. Он делается из тонкой кожи, пергамента. Студентам там живется хорошо: бесплатное питание и учебники, стипендия хорошая, льготный проезд — все условия для учебы. Для питания у студентов есть специальные карточки с фотографией и номером — с этой карточкой они идут в столовую. Питание отличается от нашего тем, что там нет первого, нет чая; в Греции любят воду, но не газированную. У них там здоровая кухня, они знают толк в еде.

-Почему, когда отправляют наших студентов учиться заграницу, после окончания учебы им там не дают возможность защититься?

-Вообще, говоря, защищаться и получать ученую степень не запрещается. Пять лет мы учились в Афинах, один год — язык, четыре года — университет. Университетское образование — базовое, оно не дает научной степени; для этого нужно учиться дальше, получать последипломное образование. И уже после этого нужно защититься и получить звание мастера. А потом уже идет степень доктора. То есть для того, чтобы стать доктором, нужно сначала получить степень мастера.

-Как Вы решали проблему с греческим языком? Вам кто-то говорил, чтобы вы изучали язык?

-На пятом курсе перед Великим Постом меня пригласил Владыка Митрополит и сказал: «Хотим послать тебя в Грецию учиться, как ты на это смотришь?». Я попросил отсрочки, так как не хотел ехать, и отправился к своему духовнику, отцу Геронтию. Поговорил; он и cказал, что «если предлагают — надо ехать». В конце мая я согласился на поездку. Послали документы в Афины, оттуда пришло приглашение. К осени, ко времени отъезда в Афины, языка я совсем не знал, а выучил только греческий алфавит.

-Трудно ли Вам было привыкнуть к Греции?

-Я привыкал около года к Греции. Больше всего раздражали забастовки, они там у них постоянные: бастуют студенты, пенсионеры, рабочие, таксисты, инженеры… Одна из главных причин — чтобы повысили зарплату. Проходят забастовки своеобразно: к примеру, сельхозработники пригоняют тракторы и перекрывают национальную дорогу Афины–Салоники. Зимой бастуют сборщики мусора — просто не вывозят его. Забастовщики получают надбавку к зарплате и снова возвращаются к своим обязанностям. Полиция их при этом охраняет, так как у них свободная страна — имеют право. Остальные греки, небастующие в данный момент, спокойно к этому относятся, но мне сначала к этому было трудно привыкнуть.

-В Афины Вы уехали уже священнослужителем, и, наверное, Вам довелось служить с греческим духовенством. Что дало Вам это совместное служение, чем обогатило?

-Греческая служба действительно обогащает. В первый же день пребывания в Афинах мне дали служебник и сказали, чтобы «Паки и паки» на ближайшей воскресной службе я произносил по-гречески. Я учил язык, произношение… Служил я там с удовольствием. Я служил в одном из самых больших храмах в Афинах — святого Пантелеимона. Знаю много хороших священников, ревностных, семьянинов, у которых по шесть-семь детей. В Афинах хорошие, здоровые приходы. Мне весьма понравилась такая особенность приходской жизни: во всех храмах во время Рождественского поста каждый день служится литургия (сорокоуст), независимо от того, сколько священников служит в храме. Афинские пастыри — это цвет греческого священства. Чувствуется, что это — столица. Интересно было с ними общаться, обсуждать разницу нашей славянской и греческой служб.

Запомнилось посещение Крита, когда мы побывали в гостях у митрополита Макария, который нас принял и поделился впечатлениями о Русской Церкви. В частности, он говорил, что в России — особая служба и особое благочестие. Он как-то увидел телетрансляцию Патриаршей службы из Москвы и был удивлен, что она шла «как часики»: все было четко, синхронно, благоговейно…. Владыка Макарий говорил, что у нас, в Русской Церкви, сохранилась царская служба. Он все изумлялся: «Насколько красиво у вас все служится, а у нас — простая служба, деревенская… Храните все, что у вас есть, дорожите этой красотой». Поэтому я тоже постоянно говорю студентам на уроках литургики: братья, храните эту красоту богослужения, какая у нас есть. В этом отношении греки нам завидуют по-хорошему. У них все проще.

-Какое отличие поста перед Причастием?

-Обычное правило для церковных людей, которые активно участвуют в жизни прихода, — поститься в среду и пятницу, а также соблюдать все многодневные посты. От них не требуется какого-то дополнительного поста перед Причастием. Читается правило перед причащением, а все остальное — по обычаю: то есть для монахов — свое правило, для мирян — свое. Нет там различия, а есть обязанности — общие и для клира, и для мирян, и для монахов. Это общее евангельское правило, согласно которому, священник не может потребовать с прихожанина делать то, что он не исполняет сам. Об этом говорит Спаситель, обличая книжников и фарисеев (см: Мф. 23 глава). Там священник не говорит человеку перед причастием: «Три дня постись». Такое говорится только невоцерковленому человеку.

-В самом начале своей монашеской жизни Вы оказались в Греции, далеко от своего духовника… Как совершалось ваше монашеское возрастание?

-Что касается духовника. Это ведь не какой-то оракул, которого спросишь: «да или нет», и он должен тебе ответить: делать это или нет. Духовник — это отец, который, прежде всего, молится за человека. К духовнику у человека должно быть чувство искренней любви и безграничного доверия — и уже отсюда нужно исходить, когда речь идет о послушании духовнику. Я старался всегда или приехать к своему духовнику, или позвонить ему и решить важные вопросы: монашество или брак, рукоположение, учеба за границей… По мелочам жизненного, текущего характера, я считаю — не надо беспокоить духовника.

-Разделяете ли Вы такое мнение, что Семинария готовит к священству,а Академия — к научной деятельности, богословской?

-Отчасти, можно сказать и так. Но все же подготовка Академией ученых-богословов — это не основная цель, потому что и после Академии столько священников-академистов служит сейчас на приходах… Студент Академии — это такой человек, который может сказать, что теперь «я знаю, что я ничего не знаю». Чем больше начинаешь углубляться в предмет, тем больше чувствуешь, что ты меньше его знаешь. В Семинарию приходят люди с минимальным богословским образованием, поэтому мы берем на себя функции и школы, и Духовного училища — почти с нуля начинаем. Это такая специфика нашей Семинарии: приходят молодые люди, не зная даже катехизиса.

-Как Вы видите будущее наших Духовных Школ, и что бы Вы уже как Ректор хотели изменить?

-Прежде всего, я бы хотел, чтобы мы жили единой дружной семьей студентов и преподавателей. Хотелось бы закончить обустройство семинарского храма, поставить престол и служить. Очень больно для меня сейчас видеть, что студенты приходят на певческие послушания раз в две недели, кроме праздничных и воскресных дней. По моему мнению, студенты должны быть чаще на богослужении. Над этим необходимо серьезно подумать. Признаюсь, что первая неделя ректорского послушания у меня прошла в ключе собеседований: я принимаю советы, спрашиваю, и мои помощники делают неплохие предложения… Я думаю, что мы чаще будем служить в храме, не перегружая студентов большой длительностью богослужений. Студент должен полюбить богослужение. Это его будет подвигать к более активной учебе. В отношении учебы мы выслушали пожелания студентов, какие-то вопросы уже решаем. Коллективное решение вопросов принесет всем большую пользу. Я хочу, чтобы работа была дружная, энергичная, и мы почувствовали, что мы работаем все вместе для одного общего дела.

Хотелось бы пожелать студентам, чтобы Господь за их труды давал им награду уже сейчас; награда — это внутреннее спокойствие, мир и душевная радость… Мы трудимся для Господа, а результат нашей работы — это хорошие, ревностные, знающие свое дело священники; одним словом, профессионалы. Немного огорчает меня, что некоторые студенты стараются не на знание работать, а на оценку; они не чувствуют, что учатся для себя.

Хотелось бы, чтобы наши студенты помнили, что они являются воспитанниками духовного заведения. В этом отношении была очень полезна наша поездка в Полоцк. Архиепископ Феодосий нас очень хорошо принял, была беседа на тему священства в современном мире. Мы чувствовали такой заряд от его слов, воспоминаний… Он рассказывал, как однажды ему говорил нецерковный человек: «Батюшка, мы ради вас и живем, потому, что если б не было священников, не было б смысла в нашей жизни; и если бы не вы, то правды на земле не было бы совсем…». Эти слова напоминают нам о том, что мы — носители этой правды Божией. В мире нет той правды, которая есть в Церкви. Хотелось бы, чтобы студенты помнили об этом. В процессе учебы это может как-то позабыться, поэтому мы должны постоянно возобновлять в памяти — кем мы должны быть, кем мы должны выйти из Семинарии.

 Беседовали инок Георгий (Халиманков), студент I-го курса МинДА 
и Николай Шульмин, студент 4-го курса МинДС