В «Ступенях» № 4 (12) за 2003 год публиковалось интервью с Митрополитом Филаретом (Вахромеевым) в связи с 25-летием служения в Беларуси. Символично, что в юбилейном, 30-м, номере нашего журнала мы имеем возможность поздравить Владыку Филарета с 30-летием его служения на Белорусской кафедре. Исполла эти Дэспота!

— Владыка, что привело Вас в Семинарию, ведь в годы Вашей молодости такой выбор должен был быть более чем сознательным?

— Промысл Божий, не иначе. Будучи выпускником московской школы, я имел намерение поступить в институт иностранных языков. Но из-за желтухи врачи уложили меня в постель на три месяца. Более того, для поступления в вуз было непреодолимое препятствие—я не состоял в рядах комсомола. Еще до болезни мы ходили с моим товарищем в институт иностранных языков, «пробовались» на собеседовании. И мне, как некомсомольцу, отказали даже в допуске к приемным экзаменам. А мой товарищ, который меня агитировал поступать, был принят. Он все пытался меня утешить: мол, подавай заявление в комсомол, оформим тебя, примем, дадим характеристику, все будет хорошо. Я говорю: «Нет. В комсомол вступать не буду».

Когда я заболел, тетя Маня (моя крестная мать) сказала твердо: «Все, никаких институтов. Вот тебе Псалтирь, учись читать по-славянски, и с Богом—в Семинарию. Вот тебе молитвослов, лежи и читай молитвы». Нельзя сказать, что все это было для меня внове,—наша семья была церковной, и, конечно, в храм Божий я ходил регулярно. И в школе сидел за одной партой с Алешей Ушаковым, с которым только мы вдвоем из всего класса носили на груди кресты. Мы их не снимали никогда, и все (в том числе и педагоги) знали, что мы—«верующие учащиеся». По этому поводу, правда, у нас не возникало никаких проблем …

Тетя Маня осталась незамужней, потому что в их семье было тринадцать детей, и моя будущая крестная посвятила себя воспитанию сестер и братьев. Такая традиция была в многодетных семьях, ведь, естественно, одна мать не могла с десятью детьми управиться, и старшие избирали эту стезю, потому что все были глубоко верующими людьми и смотрели на семью как на малую Церковь. А когда умерла бабушка, тетя Маня взяла на себя заботы о младших. Вот она-то и была моей крестной матерью, наставляя меня в вере. С нею я с самого раннего детства ходил в Свято-Никольский храм, что на Новокузнецкой улице, в Скорбященский храм на Ордынке. И, видимо, моя крестная сыграла главную роль в выборе мной жизненного пути. Не могу не считать своими наставниками моих родителей, мужа моей сестры—священника Василия Изюмского (он и сейчас милостью Божией жив, здоров, служит), всю мою семью, которая всем укладом жизни сформировала и воспитала меня. С редким в те времена единомыслием все мои домашние сошлись на том, что мой путь должен быть путем священнослужителя нашей Святой Церкви. И я постоянно благодарю всех, кто этому послужил, благодарю Бога за путь, конечно, Им предопределенный. Вот так из обстоятельств житейских складывается Промысл Божий о человеке.

Конечно, родители заволновались; больше всего родительница, потому, как знала, что значило быть священником в 30-е годы. Я родился в 1935 году, а затем были 37-й, 39-й годы. В нашем доме и до войны, и во время нее частенько бывали священнослужители и старцы Аристоклий Афонский, Иларион, Исаия… Это были старцы Пантелеимонова подворья—всегда желанные, да и гостями их нельзя было назвать, потому что это были свои люди. Я всех их помню, хотя был совсем крохотным человечком. Кое-кто из них, например, иеросхимонах Исаия, подолгу жили у нас: по-видимому, это было, когда Пантелеимоново подворье закрыли…

Мать знала судьбу этих людей (священнослужителей, которые ходили из квартиры в квартиру, из дома в дом: где ночь переночуют, где две, а где их приютят и накормят) и выражала вполне понятное опасение,—ведь перед ее взором прошли трагические судьбы священнослужителей послереволюционной России. Слухи о постоянных арестах, ссылках священнослужителей были известны в семье. Конечно, маму пугала перспектива возврата репрессий, которые в первое послевоенное время поутихли. А к моменту моего пострига началась хрущевская «оттепель», точнее—«заморозки», новые гонения на Церковь. Все переживали, ожидая худшего. У мамы было очень трепетное сердце,—все-то она чувствовала, о всем переживала. Приедешь, бывало, а мама: «Ну, говори, говори, что произошло,—я ведь все чувствую, все вижу». Мои переживания, проблемы, неудачи ложились на мамино сердце. Поэтому, когда я уже направлялся в Троице-Сергиеву Лавру, она всплакнула серьезно. Отец был более спокоен. Когда мною было принято решение о поступлении в Семинарию, он только сказал: «Сын, ты взрослый человек, выбирай сам свой путь». Сестра и ее муж (отец Василий) были очень рады моему выбору. Вот таким образом я и оказался в Троице-Сергиевой Лавре––в «большой келье преподобного»,––в Московской Духовной Семинарии, а потом и Академии.

— Обычно люди, вкусившие студенческой жизни, вспоминают ее как самое веселое время жизни. Какую память храните Вы о студенческих годах?

— Конечно, я вспоминаю студенческие годы. И чем дальше от них, тем слаще эти воспоминания. Вот и сегодня, беседуя с коллегами по устроению нашей Духовной Семинарии и Академии по поводу всех проблем, которые мы имеем сейчас, я часто вспоминаю нашу студенческую жизнь. Наши отцы-учителя тоже ведь переносили очень много всяких неудобств. Все было очень тесно. У Ректора и Инспектора была небольшая комната в чертогах: с одной стороны—стол Ректора, с другой—стол Инспектора, посередине—стол для встречи с преподавателями (там проходили педсоветы). Но все было очень тепло и душевно, и все потом вспоминали именно эту обстановку, в которой зарождалась, вернее, возрождалась духовная жизнь, потому что все принесли в стены Семинарии свои воспоминания о дореволюционной жизни Церкви и Духовных Школ. Поэтому, храню самую светлую память о днях студенческих.

— Встречались ли Вы после окончания Академии со своими сокурсниками?

— У нас есть традиция встреч выпускников Семинарии и Академии, мы встречались довольно часто в Троице-Сергиевой Лавре, и я не теряю надежды еще раз попытаться собраться вместе.

Более того, я разыскал одноклассников средней школы (11 человек), с которыми я обязательно встречаюсь теперь хотя бы раз в год. Ведь неординарный путь, которым я пошел после школы, надолго прервал мои контакты со школьными товарищами. А вот к старости потянуло к ним, и, разыскав их, я поддерживаю регулярно с ними связь, а иногда всех приглашаю, и мы встречаемся. Шутя, мы называем себя «шестидесятниками»—по возрасту нашему… Они уже тоже прислали мне поздравление с 25-летием моего служения в Белоруссии.

— Владыка, нам известно, что Вы всегда хорошо учились. Есть ли какой-то особый секрет в том, как Вам удавалось организовать свое время, чтобы успевать в учебе и не менее успешно трудиться на разных послушаниях. Как Вы проводили свободное время, если оно было?

— Да, учился я прилично. Не буду говорить, что уж очень хорошо, потому что были послушания церковные, поездки; сначала—в приходской храм Иоанна Предтечи. Ездили-то мы все вместе в электричке с Ярославского вокзала. С нами вместе ездили военнослужащие в Загорск. Мы здоровались, знакомились. Все в вагоне знали, что мы––семинаристы, но настрой был хороший. Отношения были на расстоянии, но с симпатией. А потом я был владыкой Питиримом, теперь митрополитом Волоколамским и Юрьевским (скончался 4 ноября 2003 г.—прим. ред.), а тогда еще просто диаконом Константином Нечаевым, привлечен на послушание иподиакона. Мне приходилось довольно часто пропускать занятия, но будущий владыка Питирим взял шефство надо мной, за что я ему очень благодарен. Все годы обучения в Семинарии я служил иподиаконом у Патриарха Алексия I: сначала со свечой стоял, потом—с крестом. Это было и ответственно, и очень памятно по сей день: торжественные службы в кафедральном Богоявленском соборе, Троице-Сергиевой Лавре, многих московских храмах. Святейший Патриарх Алексий (Симанский) тогда был еще в силах и неопустительно посещал все церкви Москвы в дни храмовых праздников. Надо ли говорить, что Патриарх уже самим фактом моего пребывания «при нем», служения ему, «лепил» меня как личность, многому научил.

— Что побудило Вас принять монашество? Испытывали ли Вы сомнения при выборе стези монашеского жития?

— Владыка Питирим, о котором я всегда думаю с глубокой благодарностью, всегда проявлял большую заботу обо мне и влиял на формирование моего мировоззрения. Он был нашим классным наставником, уделял нам много времени. Как-то получилось, что наши с ним взаимоотношения стали близкими и теплыми; позже мы часто встречались, оба работая в семинарской, а потом и академической корпорации, и по завершении моей «карьеры» в Московских Духовных Школах мы остались с владыкой в самых дружеских отношениях. И я сожалею, что теперь встречи наши стали нечастыми. А ведь сейчас, на склоне лет, еще больше тянет к духовному контакту, сердечному разговору, совету…

Сам владыка Питирим, преподавая в наших Духовных Школах, находился под руководством духоносных и прозорливых старцев. В частности, он советовался с одним отцом схиархимандритом, рассказывая ему и обо мне, испрашивая на мой счет совета, мнения, рекомендации. И вот, когда я оканчивал первый курс Академии, приезжает владыка Питирим от своего старца и передает мне от него спелую грушу со словами: «Батюшка сказал: “созрел”». Это было знаком, и так получилось, что я раньше владыки Питирима и постриг принял.

— Владыка, а как отреагировали Ваши родители на то, что Вы приняли постриг?

— С большим драматизмом восприняла мама—не смогла удержаться от слез: «А я-то думала, что понянчу твоих деток»,—и так далее… Но такие настроения, естественные материнские переживания, со временем сменились радостью. Однако, присутствуя на постриге, она горько плакала,—сердце ее материнское чувствовало: не все будет гладко, радостно, еще будут скорби в нашей жизни, в жизни ее сына… А отец принял эту новость по-прежнему спокойно.

На рабочем столе в моей кельи стоят портреты отца и матери. Я с ними прощаюсь, отходя ко сну, и здороваюсь утром, прося у них благословения на день грядущий.

— Студенческая жизнь, как известно, полна неожиданностей. Приходилось ли Вам иногда прибегать к каким-то уловкам и хитростям, чтобы выйти из затруднительной ситуации, например, на сложном экзамене у строгого преподавателя?

— Экзамены всегда пробуждали смекалку. Я и сейчас вспоминаю о них с моим сокурсником (тоже митрополитом): «Ну, ты помнишь, как бывало, владыка?». «Помню, владыка…». Всегда очень много давала подготовка к экзаменам и написание таких «пособий» (вы понимаете, о чем я говорю)… Потом они как бы и не нужны были, потому что уже все помнишь. Хотя иногда распределялось на курсе: тебе––вот это сделать, а тебе––это. Видимо, все студенты одинаковы во все времена. Я думаю, что талантливо составленная шпаргалка достойна хорошей оценки.

— Случались ли во время учебы какие-нибудь курьезы?

— Были неожиданности. Преподавателем катехизиса был у нас в то время иеромонах Пимен, позже архиепископ Саратовский. Вот он меня гонял по катехизису: «Камо пойду от Духа Твоего, от лица Твоего камо бежу? Взыду на небо––Ты тамо еси…» и так далее. На этот текст он меня даже несколько раз поднимал после неудовлетворительной оценки, полученной мною на предыдущем занятии из-за московского послушания. Это заставило меня вызубрить этот текст и ответить на следующем уроке. Сочувствую студентам, которым приходиться уделять много времени послушаниям в ущерб учебе.

Совершенно необычным человеком был преподаватель Нового Завета, епископ, потом митрополит Рижский Леонид (Поляков), тогда наш Инспектор. У нас с ним сложились особые отношения. «Ну, иподиаконы! Вы внесли в кассу Семинарии десятину от ваших заработков?» Мы: «Отец Леонид, да мы еще не получали в этом месяце». А он: «Неверно вы говорите. Вы знаете, где в нашем заведении бухгалтерия?»,—и сквозь очки улыбался. Напоминал таким образом: «Ваши сокурсники трудятся––и ничего, кроме стипендии, не получают, а вы? Вас и покормят, вам и заплатят…». Вот такие нотации выслушивали мы. Но все это было с добрым чувством, это походило больше на юмор. Но мог также поднять и сказать: «Вот вы не были на прошлой лекции, пропустили, а мы, понимаете, здесь Слово святителя Григория на Юлиана Отступника изучали. А ну-ка, вы подготовились?» Встаешь. А где ж тут найти время на подготовку? Все это было, все это жизненно, все это поучительно и вспомнить об этом по-человечески приятно. Потом мы были в очень добрых отношениях, но прошли эти отношения через огонь, воду и медные трубы.

— Кто был Вашим вдохновителем в студенческие годы?

— Я уже называл имя митрополита Питирима. Совершенно особое чувство осталось у меня от общения с протоиереем Алексеем Остаповым. Он был душой нашей академической корпорации, очень талантливый человек, много работал над собою.

Царство им всем Небесное––и наставникам, и коллегам, и старцам, которые своими советами нас ободряли. Надеюсь, что все эти воспоминания, все ниточки, нас связующие, приведут нас во единую связку.

— Владыка, что бы Вы пожелали воспитанникам наших Духовных Школ?

— Я знаю, что у нас есть много трудностей. Нет, например, нормальных бытовых условий: и в нашей школе, и в целом в монастыре. Мы как-то не привыкли на это обращать внимание, а жизнь заставляет: к нам ведь едут гости. Что-то двигается с этим ремонтом, хотя экономическое положение не такое уж и легкое. Ну, ничего-ничего, потерпите немножко… А главное—берегите студенческие годы, будете с любовью вспоминать их.

 Беседовали
Юрий Рой, студент III курса МинДА,
Андрей Пугач, студент II курса МинДА
и Сергей Шевченко, студент 5 курса МинДС