В № 1 (13) за 2004 г. была опубликована статья «Лифостротон, или Мастер без Маргариты». Ее автора—Николая Константиновича Гаврюшина, профессора Московской Духовной Академии, кандидата философских наук—наши студенты уважают за профессионализм и огромную эрудицию, а любятза личное обаяние и тонкое чувство юмора.

В 70-х годах ХХ века, когда роман М.Булгакова увидел свет и сразу завоевал внимание широких кругов интеллигенции, удивлялись каждому публичному упоминанию религиозных образов и сюжетов вне рамок атеистической пропаганды. Священное Писание достать было делом непростым, свободно продавалась только «Забавная Библия» Л.Таксиля, и роман «Мастер и Маргарита» (помимо намерений автора) играл своего рода катехизическую роль. Тем более что в нем––неслыханное дело!––безбожник Берлиоз за свои нечестивые разглагольствования поплатился головой…

В немалой степени именно эта квазирелигиозная функция произведения вызывала критические возражения, которые, впрочем, с трудом пробивали себе дорогу через атмосферу всеобщего восторга. Интеллигентный человек должен был восхищаться Булгаковым, если не хотел подвергнуться остракизму.

Однако те, кто восторгался писателем в 70-х, понимали его так же мало, как и травившие его в годы индустриализации и коллективизации. Роман привлекал раскованностью трактовки мировоззренческих вопросов, свободным сближением религиозных и злободневных социальных сюжетов. Много способствовал его популярности и образ автора, претерпевшего несправедливые гонения при жизни и, наконец, восстановленного в своих литературных правах… В общественном сознании он относился к числу незаконно репрессированных и посмертно реабилитированных… Появление романа означало очередное отступление партийно-государственной бюрократии, глоток свежего воздуха в застойной атмосфере коммунистической риторики. В общем, в романе нашли то, что хотели найти…

Сегодня идеологический накал вокруг нашумевшей книги поостыл, и можно с безопасной дистанции обратиться к историческому контексту ее возникновения.

За спорами об источниках, мотивах и аллюзиях романа М.Булгакова «Мастер и Маргарита» незаметно оказались отодвинутыми на второй план вопросы о нравственном идеале произведения и образах, в которых он воплощен. … Сколько бы ни выделялось планов в романе, и как бы они ни именовались, бесспорно, что автор имел в виду показать отражение вечных, надвременных образов и отношений в зыбкой поверхности исторического бытия.

«Литургические» мотивы романа, обнаженные в сценах бала у Сатаны, до сих пор внятно не прочитаны, и этот оставленный критикой пробел скрывает многие существенные сюжетные и смысловые связи. Дело в том, что темой крови начинается (омовение в бассейне) и завершается (приобщение из чаши) описание сатанинской литургии, которая представляет собой зеркальное переосмысление литургии христианской.

Священнодействия литургии основаны на символическом воспроизведении Искупительной Жертвы, Которая была принесена Христом в Его крестных страданиях за грехи всего рода человеческого. Разрезая острым ножом (копием) на проскомидии большую просфору, знаменующую Христа, священник произносит слова: «Жрется Агнец Божий, вземляй грех мира, за мирский живот и спасение». В отличие от ветхозаветных и языческих жертвоприношений, это подчеркнуто Бескровная Жертва.

Помимо хлеба и вина, острого ножа (копия) и чаши (потира), к необходимым вещным реалиям литургии относятся, в частности, престол с семисвечником и жертвенник. С ними мы как раз и встречаемся на квартире у Воланда-Сатаны. Дубовый на резных ножках стол («престол») стоял прямо перед кроватью хозяина, а в семисвечнике (!) горели восковые (как и положено по церковному уставу) свечи. Второй стол, «с какой-то золотой чашей» (потиром) и также с канделябром, стоял в отдалении– прозрачный намек на жертвенник, располагающийся в алтаре в северо-восточной части, в нескольких шагах от престола. Запах серы и смолы, замеченный Маргаритой,––прямое следствие каждения «чертовым ладаном». Воланд возлежал за столом (престолом)––то есть на так называемом «горнем месте», где располагается кафедра архиерея, символически изображающего собой в определенные моменты богослужения Самого Господа…

Поскольку в сатанинской литургии должны быть контрастные отличия от христианской, они первоначально подчеркиваются одеждой дьявола–– длинной ночной рубашкой, грязной и заплатанной на левом плече. Это––противопоставление архиерейскому одеянию с застегиваемым на левом плече и с него спускающимся омофором. Другой мотив профанации святыни—отношение к престолу: на нем идет игра в шахматы…

Все тот же мотив инверсии подводит к мысли, что если в христианской литургии таинственную основу образует добровольное самопожертвование Богочеловека, то в сатанинской—насильственное убийство; если в христианской к пресуществлению»предлагаются особенно тщательно отобранные чистые вещества––хлеб и вино, то в сатанинской «предложение» должно быть нечистым; если в христианской литургии вино превращается в Кровь (Бога), то в сатанинской––кровь (предателей) в вино …

Новоявленный «Иуда»––барон Майгель––послужил той жертвой, кровь которой оказалась в литургической чаше Воланда. Хозяин бала мгновенно преображается («…исчезла заплатанная рубаха и стоптанные туфли. Воланд оказался в какой-то черной хламиде со стальной шпагой на бедре»), и кровь «пресуществляется» в вино, которого причастилась Маргарита… Конечно, если христиане приобщаются крови своего Бога, почему бы Сатане не пить кровь самых тяжких грешников? Но возлюбленная Мастера…

Ее роль в сатанинской литургии––тема особая. Как догадывается читатель по репликам подручных Воланда, какие-то качества Маргариты делают ее совершенно необходимой для бальной церемонии. На поверхности лежит один мотив––нужна «королева». Но только ли в качестве пары к «королю»?

С ритуальной точки зрения, коль скоро сатанинская литургия противостоит христианской, в ней должен немаловажную роль играть мотив осквернения. Конечно, Маргарита––не невинная девушка, но по меркам сего века она почти безгрешна, и многое должно быть ей прощено, потому что она много любила. Совершенно недвусмысленно Маргарита готова отдать за любимого свою душу. Кроме того (что не менее важно), в ней течет особая королевская кровь, мистически связанная с богоустановленной и церковно-освященной властью. Именно по этим причинам Маргарита — вполне подходящий объект для ритуального осквернения со стороны нечистой силы, стремящейся установить в мире свою власть.

Перед балом у Сатаны персону королевского происхождения омывают в бассейне с кровью далеко не столь благородного свойства. Аллюзия на иудейскую микву здесь многосмысленна––она объединяет мотивы осквернения, символического кровосмешения и сакрального «породнения». Надо еще иметь в виду, что именно определенная женская кровь, наполняющая микву, является категорическим препятствием для вхождения в алтарь христианского храма.

В следующей далее сцене колено Маргариты поочередно покрывают поцелуями все званые гости сатанинского бала. Здесь дело уже не только в осквернении: одновременно каждый из них забирает у Маргариты часть жизненной силы. Нечисть может существовать только за чужой счет. Коровьев не случайно предупреждает: от невнимания королевы гости могут «захиреть». Понятно, что через некоторое время Маргарита в изнеможении едва не валится с ног, и лишь повторное омовение в кровавом бассейне дает ей силы продержаться до конца действа.

Финал сатанинской литургии многознаменателен: для правильного его осмысления необходимо знать об особенностях масонского ритуала посвящения в степень «рыцаря Кадош».

В символических действиях этого обряда воспроизводится масонская месть убийце Хирама (строителя Соломонова храма)––его закалывают ножом, отрезают голову (на жертвеннике), затем переносят ее на престол и причащают посвящаемого крови жертвенного агнца (символизирующего убийцу) из человеческого черепа. Есть свидетельства, что при посвящении наиболее знатных особ череп украшали золотой короной…

Безбожник Берлиоз вполне подходил для роли «убийцы Хирама», так как масонство на определенных ступенях защищает по-своему понимаемое христианство (Христа при этом именуют «первым масоном» или относят, наряду с Буддой, Заратустрой и другими к «великим посвященным»). Вот почему отрезанная голова Берлиоза появляется––как важный мотив –– в кульминационный момент сатанинской литургии и, выслушав свой приговор, превращается в чашу на золотой ноге, в которую хлынет кровь доносчика––барона Майгеля.

Существенно отметить, что вместе с 12 «безбожными апостолами» Берлиоза, кружившимися в адской пляске в ресторане МАССОЛИТа (ее детали, особенно джаз с воплями «Аллилуйя», подчеркнуто перекликаются с имеющей последовать сатанинской литургией), отплясывает и приезжий писатель Иоганн из Кронштадта. Что имя своему персонажу М.Булгаков давал, намереваясь вызвать в памяти читателей образ отца Иоанна Кронштадтского, проповедника, пользовавшегося в начале XX века любовью всей России, ––сомневаться не приходится. Но в чем был смысл этой, несколько грубоватой аллюзии? Не в том ли, чтобы еще раз противопоставить учение Христа и представителя церковного предания?

Другие детали масонской символики и обрядности представляют второстепенный интерес. Помимо ритуальных гробов, «черной хламиды» и шпаги Воланда укажем на «жука на золотой цепочке с какими-то письменами», которого заметила Маргарита у него на груди. Очевидно, это традиционный древнеегипетский символ бессмертия––скарабей. Связь масонства с египетскими мистериями общеизвестна, и это лишь одно из ее проявлений. Изображение черного пуделя, которое вешают на грудь королеве бала, и золотого пуделя на подушке, подложенной под ее правую ногу, возможно, надо интерпретировать, как намек на образ льва––символ царской власти Князя Света (Люцифера), являющегося в то же время и Князем Тьмы.

Ценный материал для уяснения роли Маргариты в сатанинской литургии и романе в целом дают наблюдения И.Л. Галинской, обращающей внимание на логику развития этого образа под прямым или косвенным влиянием воззрений В.С. Соловьева. В начале романа героиня –– «простонародная Афродита» (концепция «двух Афродит» –– земной и небесной––восходит к платоновскому «Пиру», идеи которого и развивает В. Соловьев), но затем она преображается до «непомерной красоты» и оказывается способной спасти Мастера и его творение, привести возлюбленного в обитель «вечного покоя». Кульминационным моментом «пресуществления» Маргариты является именно обряд «посвящения», завершающийся приобщением из чаши.

Не лишены основания и предположения о связи образа Маргариты с соловьевской теологемой Софии-Премудрости, восходящей к учению гностиков и прослеживающейся в умозрительных построениях писателей-масонов XVIII века, а также П.А. Флоренского, С.Н. Булгакова. Согласно гностическим представлениям, «тварная» София-Премудрость является первой помощницей Бога в акте миротворения, и Воланду-Сатане, изображающему по смыслу литургии самого Творца, она логически должна быть необходимой парой.

Избранная Булгаковым версия гибели Иуды особенно существенна для композиции романа, так как она необходимым образом связана с сатанинской литургией; напомним, что Иуду с помощью женщины заманивают в Гефсиманский сад и убивают, как и Азазелло барона Майгеля, ударами острых ножей.

Ценное пояснение к этой сцене сделала И. Галинская, связавшая ее с историей убийства папского легата Петра де Кастельно по приказу главы секты альбигойцев графа Раймунда VI Тулузского. Легат в глазах альбигойцев бесспорно был равнозначен предателю Иуде, так как объявил об отлучении графа от Церкви и закрытии всех католических храмов в его владениях. Знакомство М.Булгакова с «Песней об альбигойском крестовом походе» не вызывает серьезных сомнений, а подмеченное исследовательницей сопряжение альбигойских реминисценций с восходящей к гностицизму манихейской ересью, философическими мечтаниями Г.С. Сковороды и соловьевской теологемой Софии-Премудрости представляется вполне закономерным развитием темы.

Но существенным звеном в этой цепи должны быть и мотивы сатанинской литургии. Нас сейчас не может занимать вопрос, насколько справедливыми были обвинения альбигойцев в качестве «слуг Сатаны», равно как достоверна ли историческая преемственность между представителями этого движения и орденом тамплиеров. Важно лишь, что сведения о сатанинской литургии (якобы практиковавшейся храмовниками), а также о воспроизведении их обрядов в позднейшем масонстве вполне могли попасть на глаза М. Булгакову. И именно они позволили писателю связать в литургической теме единым узлом мотивы кровавой масонской мести за разглашение тайны и масонской же мифологемы «строительной жертвы».

 Н.К. Гаврюшин,
профессор МинДА