Я часто думаю: а всегда ли люди знают, что ими движет на самом деле? Иными словами—каждый ли может сказать абсолютно уверенно и наверняка, чем же точно вызвано то или иное чувство в его сердце? В нашей жизни есть немало вопросов, которые остаются без ответа. И есть ли эти ответы, и нужны ли они нам вообще?

Бывает часто так, что делаешь замечание человеку, но на самом деле не заботу о нем проявляешь, а свое самолюбие тешишь. Или возьмем ту же ревность. Странное это чувство почти всегда неоднозначно: очень уж бывает непросто определить почву, которая его питает.

Кстати, о ревности. Мне—да, наверное, и другим ребятам из нашего Братства—приходится испытывать это чувство довольно часто. Вот и сейчас в сердце разжигается огонь негодования: в детский дом опять приезжали пятидесятники. «Реакция детей?»—«Сказали, что им понравилось…»

Понравилось?! Как понравилось? Почему? Ведь это наши приезды детям всегда нравились! А тут какие-то пятидесятники… И начинается она—ревность. Причем, на наш взгляд, совершенно справедливая и законная: «Как же так? Если дети от нас узнали о Боге и Православии, то почему они слушают еще кого-то, говорящего о Боге совсем по-другому?» Еще недавно дети нам говорили, что нас—семинаристов—они любят больше, чем других приезжих гостей, потому что мы—«свои, настоящие»! А сейчас…

Но стоп! А действительно ли правильную ревность я испытываю? Вот, к примеру, мы дружим с детьми, учим их каким-то жизненным законам, делимся радостью знания Бога. Потом кто-то из детей выпускается из тепличных условий детдома и оказывается на голых утесах реальности, под жестоким натиском ветра проблем.

Мы стараемся держать с кем-то из ребят связь, общаемся, видимся время от времени… Но это все, что мы пока можем, и этого явно недостаточно для действительно значимой поддержки бывшего детдомовца.

Конечно, не одни мы занимаемся деятельностью подобного рода, но, в любом случае, число людей в нашей Церкви, сотрудничающих с детскими учреждениями интернатного типа, неизмеримо меньше числа детей-сирот (которых, кстати, по статистике 2008 года, больше 32 000). При таком соотношении сил сложно надеяться на что-то действительно масштабно-серьезное.

Зная, что не всегда будем рядом, мы стараемся приучить детей к мысли о том, что они могут найти поддержку в православном храме, всегда могут обратиться к священнику за помощью. Но попасть простому (и часто замкнутому) подростку на прием к занятому приходскими заботами батюшке довольно сложно, а сектанты—пожалуйста, вот они: регулярно звонят, приглашают придти в гости, предлагают всяческую помощь. К сожалению, не разобравшись, дети идут к ним—и находят то, без чего такой серой казалась их жизнь.

Многие мои знакомые священники и миряне, когда узнают о регулярных приездах в детские дома сектантов, с возмущением и негодованием реагируют на это, предлагают поговорить с администрацией того или иного детского дома или школы-интерната и объяснить детям, что «это—сектанты, их убеждения—не совсем правильные, а дружить с ними—плохо»…

Ну, а что дальше? Здесь выбор до обиды прост: либо никто, либо КТО-ТО ДРУГОЙ, не православный. Ты заберешь у детдомовцев друзей-сектантов, а что дашь взамен? 2–3 (в лучшем случае) своих приезда? Несколько иконок и детских книжечек? И все?! И по-прежнему только 1 из 5-ти выпускников детдома сможет построить себе полноценную, счастливую жизнь?! В таком случае лучше спокойно пить у себя дома чай, соблюдать посты и наслаждаться мыслью, что ты—«православный христианин». «При чем тут дела? Ведь главное—вера!»

Но все чаще и чаще мне в голову закрадывается предательская мысль: почему, в то время, как мы—православные—спим, эти сектанты, которые не ограничиваются «чаепитием и чтением Священного Писания по выходным дням», идут и помогают вчерашним детдомовцам занять достойное место в жизни?

В завершение скажу одно: мои рассуждения—крик души. Крик, вызванный болью. Sapienti sat.

Парадокс

Хорошо, когда человек любит дело, которым занимается. Еще лучше, когда он не может жить без своей работы. А бывает так, что тяжело, очень тяжело нести какую-то ношу по жизни, но ты настолько с ней сросся, что она, ноша эта, стала уже частью твоего существа.

Иногда кажется, что твой предел уже совсем близко, что стоит протянуть руку—и можно потрогать границу твоих возможностей, уже видно дно в чаше твоей жизненной силы! Решаешь тихонько так отойти от дел, прилечь где-нибудь на дне…

Но уже буквально через день начинаешь тяготиться спокойной жизнью, искать новые способы работы, планировать график занятости на следующую часть жизни.

Очень непростая школа

Работа с детьми-сиротами—очень непростая школа, особенностью которой являются ежедневные экзамены и ежечасные контрольные работы (причем, иногда по теме, которую ты еще даже не проходил). Оценки в этой школе не отличаются разнообразием: либо у тебя все получилось на «отлично», либо ты допустил ошибку и в лучшем случае получил «кол» (в худшем—тебя выгоняют из школы).

Почему «школа»? Все просто. Человек, который постоянно находится в контакте с детьми-сиротами, довольно сильно меняется. Во-первых, его сердце закаляется и покрывается рубцами. Какие, к примеру, чувства овладеют вами, когда вы узнаете подробности из жизни ребенка-сироты: мама зарезала папу при детях, отчим-алкоголик подвергал насилию, сестра работала проституткой, чтобы прокормить младших детей и т.д.?

Нормальный человек переполнится жалостью, услышав все это. А вот жалости испытывать как раз и нельзя! Ваша жалость помешает трезво наказывать или поощрять ребенка, позволит ему интуитивно выбрать потребительский стиль общения с вами и не позволит вам источать жизнелюбие и радость, которые так необходимы в работе с детьми. А подавление добрых чувств неминуемо оставляет на сердце рубцы—отсюда и закалка сердца.

Во-вторых, вы учитесь большо-о-ому терпению: попробуйте сдержать все отрицательные эмоции, видя, как вас кто-то обманывает или использует в своих целях, как ваши тяжелейшие воспитательные усилия долго не приносят видимых результатов, как горят жестокостью, черствостью и просто безграничным упрямством детские глаза!

Попробуйте в состоянии крайнего возмущения и сильной обиды напомнить себе, что злость надо направлять на поступок ребенка, а не на него самого! Научиться этому непросто.

В-третьих, вы привыкаете следить за собой: к вам постоянно обращены десятки пар детских глаз. Достаточно всего лишь одного поступка, который просто может быть неверно истолкован детьми—и вашему авторитету будет нанесен непоправимый ущерб.

Перечисленное выше—всего лишь небольшая часть предметов, изучаемых в описываемой мною школе жизни. И все они, как на подбор; один сложнее другого…

Почему в нашей «школе» так часты экзамены и контрольные работы? А потому, что почти каждый час вам приходится принимать решения, которые требуют мобилизации всех знаний, умений и способностей. Вот, к примеру, вы пошли с малознакомыми детьми в поход. Нужно носить дрова и готовить пищу, а на вашу просьбу вы получаете хорошо замаскированное предложение идти куда-нибудь подальше… Ваши действия? Заставлять силой, делая невозможным дальнейший душевный контакт с детьми? Делать все самому, теряя авторитет? Уговаривать? А как? Вы детям—еще не друг, пригрозить ничем, для них значимым, не можете… Вот и «экзамен».

Неправильное решение либо отдалит от вас ребенка (это и есть «кол»), либо вообще возведет между вами непреодолимую стену (это равносильно «исключению из школы»). А ведь очень часто случается то, к чему вы не были готовы; то, о чем хотели подумать только завтра, то, что вы «еще не проходили»…

При таком раскладе каждая ваша серьезная беседа с кем-то из детей, каждое мероприятие, каждая проблема—проверка вашего права идти дальше; проверка: можете ли вы делать и завтра то, что делаете сегодня.

Вообще же, людей, работающих с детьми-сиротами, я склонен считать представителями некоего особого народа, заметно отличающегося от других жителей нашей страны. Почему, объяснить трудно.

Просто надо самому попробовать войти в их ряды—тогда станет понятнее.

Зараза безличной серости

Характерной чертой нашего времени является обезличивание: многие слушают одинаковую музыку, смотрят одни и те же телепередачи, читают одни и те же газеты и, как результат всего перечисленного,—имеют одинаковое мнение. Прямо как в анекдоте, где один молодой человек сообщает другому, что решил жениться. Второй ему возражает: «Зачем? Что ты в своей избраннице нашел особенного? Чем она отличается от всех других девушек?!»—«Она не смотрит «Дом–2»…»—«Слушай, женись! Женись немедленно!! Другой такой не найдешь!»

От однообразия вкусов и интересов люди становятся скучными, а их характеры—невыразительными…

Но хуже всего, когда «зараза серости» поселяется в душе будущего священника. Мне кажется, что у любого человека (а тем более у семинариста) обязательно должно быть какое-нибудь хобби или увлечение.

В крайнем случае, нужно хотя бы интересоваться чем-то регулярно. Если ты собираешься работать с людьми, то обязательно должен повышать свой кругозор, целенаправленно работать над своим не только духовным, но и душевным, интеллектуальным развитием—иначе кому ты будешь интересен? Не интересуясь ничем сам, кого сможешь заинтересовать?

Втройне все сказанное важно в работе с детьми: они вовсе не уверены, что тебя надо обязательно слушать, если ты им что-то говоришь от имени Церкви. К великому сожалению, для детей, не имеющих опыта церковной или просто христианской жизни, ни Священное Писание, ни Предание, ни труды отцов не являются чем-то авторитетным сами по себе.

Точно так же и человек в подряснике для них далеко не всегда внушает уважение и доверие. Чтобы стать для детей кем-то значимым и сделать авторитетными свои слова, надо сперва подружится с ними или чем-то по-хорошему впечатлить. После этого уважение вполне может распространиться с уважаемого человека на его взгляды и проповедуемое им учение.

О слушателях и говорящих

Я преклоняюсь перед великими мастерами произносимого слова—святителем Иоанном Златоустом, Марком Туллием Цицероном, Анатолием Федоровичем Кони, Федором Никифоровичем Плевако. Преклоняюсь, потому что завидую по-хорошему их таланту, потому, что самому приходится говорить о чем-то в залах, наполненных детьми и молодежью…

Признаться, каждое такое выступление—каждый раз для меня сильнейшее эмоциональное потрясение. К примеру, выступаешь в ПТУ. Выглянешь так из-за кулис, а в несколькосотенном зале—чего только не происходит! Кто-то с товарищем в картишки перебрасывается, какая-то компания галдит, кто-то просто откровенно дремлет, у кого-то на соседнем ряду любовь сидит… А воздух… Воздух просто насквозь пропитан удивлением и невысказанными вопросами, типа: «Что мы тут забыли? Лучше бы пораньше домой отпустили!»

У самого же (хоть это, может, и 50-е выступление)—предательская слабость в руках и ногах, а в сердце—легкий такой «салат» из росточков паники и листочков ужаса: «Ну, что, что я им скажу?! Конец учебного дня—каждому из сидящих в зале вполне законно хочется побыстрее оказаться за поднадоевшими за 6 уроков стенами… А тут—какой-то зануда в рясе!» И как раз перед тем, как я собираюсь вспомнить, с какой шутки планировал начать лекцию, дежурный педагог подает знак, что пора начинать. В голове только и пульсирует: «Господи! Выручай!!!»…

Организм, чувствуя крайнее напряжение души, выбрасывает в кровь добрый стакан адреналина… И уже через несколько минут я—это не я. В голове как будто работает пара двухядерных процессоров, сердце превратилось в урановый генератор энергии, а тело слушается будто не меня, а учебник актерского мастерства мэтра Станиславского… Говоришь—и чувствуешь каждого из сидящих в зале: их глаза, выражение лиц, настроенность… Ты весь—одно сплошное желание: «Только бы поняли! Только бы дошло!»

Каждая такая лекция—сложное состязание, в котором противниками говорящего выступают сразу несколько весьма влиятельных врагов, собирающихся разбить лагеря прямо в аудитории: скука, сонливость, усталость, безразличие, предубежденность и скепсис.

Удалось увлечь аудиторию, удержал в течение часа внимание слушателей, увидел в их глазах осознание и понимание—молодец, ты послужил хорошим инструментом в руках Господа! Но если случился провал, если ты не смог заинтересовать, зажечь, увлечь—виноват ты. Аудитория была неотзывчивой? А чего ты ожидал? Шквала оваций при виде тебя? Радостных лиц от одной встречи с тобой?..

Я глубоко убежден, что пока человек не достиг святости, когда каждая его фраза будет настолько проникнута любовью, что сможет перевернуть сердце любого человека, он должен тщательно и долго готовиться к каждому выступлению перед большой аудиторией. Но мало только подготовить информацию. Надо продумать свое перемещение по залу, мимику и интонацию—эти мощнейшие средства воздействия на публику. Надо запастись несколькими дерзкими мыслями, задиристыми фразами и шутками (они помогут вытащить слушателя из «болота» сонливости). Обязательно следует запастись «НЗ»—двумя-тремя очень сильными по эмоциональному воздействию на предполагаемую аудиторию жизненными историями на соответствующую тему (они пригодятся, когда лекция будет на грани провала)… И выходить к слушателям можно только в том случае, если ты будешь сам очень неплохо владеть контраргументацией к собственным мыслям и идеям.

Да, сложнейшее это искусство—умение говорить! Но я глубоко убежден, что труды, затраченные на постижение риторики, окупятся с лихвой. Не зря в одной восточной притче некий претендент на престол выбрал себе в помощники не армию, а талантливого оратора. И победил всех конкурентов! Воистину: владеющий словом владеет умами.

О «законе Данте»

Я отчетливо понимаю, что работа с молодежью и детьми—это не единственная и, может быть (хотя я в это и не верю), не самая главная задача, стоящая сегодня перед Православной Церковью. Но каковы бы ни были эти задачи, над их решением должны трудиться все члены Церкви—каждый по своим возможностям.

Но… Но как-то не так происходит на самом деле: есть слишком уж много христиан, которые держатся в стороне от церковных и народных проблем. Хотелось бы, чтобы каждый из них почаще вспоминал афоризм, который принадлежит Данте Алигьери: «Самое жаркое место в аду предназначено для тех, кто во времена нравственного кризиса сохраняет нейтралитет».

 Диакон Сергий Тимошенков, 
руководитель молодежного Братства 
в честь преподобной Евфросинии Полоцкой 
при Минских Духовных Школах