Гость рубрики «Семинария в лицах», протоиерей Николай Тютюнников, поступил в Минскую Духовную Семинарию в 1989 г., а сейчас продолжает учебу в Минской Духовной Академии. Отец Николай рассказал нам о том, что изменилось за 20 лет и о своем пастырском служении сегодня.

— Отец Николай, расскажите немного о себе. Где вы родились? И так как у каждого человека есть в детстве какие-то мечты, то я не думаю, что вы сразу решили стать священником…

— Родился я на Украине, в городе Херсоне, вырос там же. Моя мама родом из Барановичского района Брестской области – деревня Миловиды. Поездки к бабушке накладывали некоторый отпечаток. Там в советские годы всегда был открыт храм в честь преподобного Сергия Радонежского, мы с бабушкой часто посещали этот храм. Но поездки к бабушке были не столь частыми, как хотелось бы моим родителям.

Рос я как обычный советский ребенок. Мама всегда ориентировала меня на то, чтобы стать военным. В какой-то степени я и шел по стопам этой маминой мысли.

После школы поступал в Киевское военное училище, но каким-то промыслительным образом я пошел сдавать математику и меня «переклинило». В тот момент я не смог бы даже сообразить, что дважды два будет четыре. Потом я начал осознавать, что в этом есть какой-то Промысел Божий.

Я пошел в армию, отслужил два года и все-таки поступил в военное училище. Со всеми правдами и неправдами, со всеми подводными камнями, которые на пути этом возникали.

А потом, после поступления, нас собрали и повезли во Львов. Приехали во Львов, и по дороге у меня случилась прободная язва, операция. И меня комиссовали. Можно сказать, что именно в тот момент дали всходы те посещения храма, которые были у бабушки.

— А в то время были при поступлении в семинарию какие-то противодействия властей?

— Ну, это были 1988-1989 годы, тысячелетие Крещения Руси. Я ярко помню время, когда мой дядя целый день посвящал крещению людей. Их за день могло прийти 100-200 человек. Крестилка была душная, тесная, Борисоглебский могилевский храм. Очень маленькое крестильное помещение, туда набиваются только крестные с детьми и происходит крещение. Люди заходят и выходят один за другим. Как говорят, это было время «второго Крещения». Препятствий для поступления в семинарию особых не было, хотя это было еще советское время.

— Бывали ли вы до поступления в семинарию в Жировичах?

— В первый раз я побывал в Жировичах, когда приехал поступать. Приехал летом, месяца два, наверное, трудился, готовился к поступлению. Жили мы в одной из комнат, где сейчас живут преподаватели, на втором этаже ОЗО. Это была полуразрушенная бывшая больница.

В жизни меня сопровождал один сон всегда. Сон этот был немного странноватый. Это было раза три или четыре, еще до поступления. Сон этот был о том, что я приезжаю в какой-то монастырь, и там есть храм похожий на Успенский собор, снаружи похожий. Я не помню, какой он внутри был. Я возле храма и хожу по классам, похожим на какое-то училище. Потом я ухожу по дороге обсаженной деревьями. И исчез этот сон, когда я уже приехал в Жировичи.

С полной уверенностью сказать, что это был Жировичский монастырь, нельзя. Но Успенский собор напомнил мне тот храм, который я видел во сне.

— Когда Вы поступали – это ведь был первый набор в семинарию? И как Вы узнали требования к поступающим, как готовились?

— Готовился к поступлению я в Могилеве. Мой дядя оканчивал Московскую Духовную Семинарию. И я тоже хотел туда поступать. Все знали, что в Беларуси открывается семинария, но никто не мог сказать о ней что-то определенное. Как правило, перед поступлением берется благословение у правящего архиерея. Тогда правящим архиереем был только Владыка митрополит Филарет. И из всех уголков Беларуси за благословением ехали к Митрополиту.

Мы тоже приехали на прием, и нам сказали: «Зачем вам Москва, если есть своя семинария». И митрополит благословил поступать в Минскую Духовную Семинарию в Жировичах. И с Божией помощью я поступил.

— И кто из преподавателей, или будущих преподавателей, проводил собеседования? Как проходил набор на первый курс?

— Перед поступлением было собеседование. Его проводил сам Владыка митрополит. Присутствовал при этом тогдашний ректор семинарии архимандрит Стефан (ныне – архиепископ Пинский и Лунинецкий) и игумен Гурий (ныне – архиепископ Новогрудский и Лидский). Во время собеседования нас спрашивали, по какой причине и зачем мы сюда пришли.

Помню экзамен по пению. Его принимал о. Николай Авсиевич и профессор Ровда. Когда мы заходили сдавать экзамен по пению, Ровда нам говорил: «Ты мне тут церковных песен не пой, ты спой то, что ты знаешь. Например, «Калинку-малинку», чтобы я увидел, есть у тебя слух или нет». Отец Николай Авсиевич проверял диапазон голоса на фортепиано, чтобы знать, в какой хоровой голос записать человека. Помню, как сдавали общий экзамен. Сначала писали изложение. Одна группа была белорусскоязычная, другая – русскоязычная. Я был в русскоязычной группе. А те, кто оканчивал белорусские школы, писали изложение по-белорусски. Их группу контролировал о. Сергий Гордун. Кто проверял русскую группу, я не помню.

— А сколько человек поступало?

— Поступало нас человек около девяносто. А набрали немного более сорока человек. Как обычно, с запасом набирали, потому что студенты отсеиваются, остаются кандидаты на поступление и т. п.

— А экзамены проводились в здании, где теперь семинария?

— Семинария тогда располагалась только в том крыле здания, где сейчас расположен вход в Духовные Школы (т.е. крыло, примыкающее к Успенскому собору). Вахта располагалась там же, где сейчас. Сразу перед входом на вахту был подъем наверх. На первом этаже одна комната была учебным классом, а другая, дальняя, где теперь воскресная школа, была спальней. Там, где сейчас спуск в трапезную младших курсов, была лестница на второй этаж, а в подвал мы не спускались. И на втором этаже, где теперь кабинет ректора, тоже был учебный класс. А там, где теперь кабинет митрополита, тоже была спальня. Приемная была там, где и теперь, а на месте нынешней канцелярии был кабинет ректора. И рядом с кабинетом ректора была библиотека. Вот и все, что было тогда семинарией.

Пение мы при поступлении, помню, сдавали в монастырском корпусе, там, в покоях митрополита было пианино. Там же было и собеседование.

— А кто преподавал тогда в семинарии?

— Отец Сергий Гордун, направленный из Москвы; Владыка митрополит (он преподавал Новый Завет); нынешний владыка Гурий; нынешний владыка Стефан; нынешний владыка Софроний (преподавал литургику); архимандрит Глеб; игумен Петр (Бирюков) и протодиакон Николай Авсиевич преподавали пение, отец Геннадий Повный (тогда еще Геннадий Петрович) был старшим помощником инспектора.

С ним связаны яркие воспоминания, потому что он занимался дисциплиной. У него туфельки были неслышные, в отличие от инспектора – владыки Гурия. У владыки были тяжелые башмаки, поэтому когда он поднимался на второй этаж в нашу аудиторию, мы издали его слышали. Зато от инспектора иногда страдал курс, который занимался на первом этаже: он мог незаметно «пробраться в их расположение». А чтобы подняться к нам, нужно было идти по древней скрипучей лестнице, да еще и стуча тяжелыми башмаками. И мы всегда заранее слышали, что идет инспектор: сразу отбой и тишина. А Геннадий Петрович умел и к нам подкрасться.

— А преподаватели из нынешних профессоров уже позже появились? Например, Виталий Кириллович Антоник.

— Виталий Кириллович появился, когда мы были на третьем курсе. Он начал преподавать у нас Историю Западных Церквей. Потом прошел год, мы отучились, и наши студенты ремонтировали бывшую больницу (ныне – корпус ОЗО). В это время приехал отец Леонид, будущий ректор (ныне – епископ Речицкий, викарий Гомельской епархии), отец Дорофей и отец Никон. Их сразу втроем к нам направили.

— А отец Петр Кононов?

— Он появился позже, когда мы были на четвертом курсе.

Помню, была интересная история. Ремонтируем мы, окна открыты, молодежный говор стоит. А находимся ведь в монастыре. И по монастырскому двору ходит отец Дорофей. Мы думаем – монах да и монах… Мы же не знали, что он – преподаватель. Мы в разговоре могли и словечки всякие пристроить, грешники все-таки. Так он нас наставлял: «А кто ж вы такие…» А мы ему: «Батюшка, идите молиться». Потом началась учеба и мы узнали, что он – преподаватель. Потом он все время нам пальцем грозил: «А помните…» Мы попали в небольшую немилость в связи с этим случаем.

— А как в первый год решались хозяйственные вопросы в семинарии, например, питание?

— В то время монастырь был смешанный. В большом корпусе жили монахини, а в здании, где сейчас Новогрудская епархия, жили монахи. Мы питались монашеским столом, без мяса. Помню, в первый Великий пост нам давали один раз в день печеную картошку на первой неделе. Это было очень страшно для всех. Нам, кажется, только к вечеру по пару картошин дали. А так мы жили замечательно.

Дело в том, что готовили монахини. Смотрели они на нас, как на своих детей, как на первое солнце, которое взошло на Белорусской земле. Монахини были уже пожилые, поэтому они для нас, как будто для своих детей, старались приготовить, что только могли. Стол, хоть и без мяса, был очень богатым. Были салаты, сметана, всевозможные оладьи, блинчики. Даже прошло несколько месяцев и у нас собралась небольшая «бригада» язвенников. Я был после операции, и пару ребят после армии тоже с язвой желудка. После школы поступил, наверное, только отец Николай Болоховский и еще один студент, по фамилии Мухин. А так все были после армии. Так мы испросили благословение на диетический стол. К постному столу добавился еще и диетический. Мы говорили матушкам: «Это варенье нам не подходит: от него изжога». И они пытались достать что-либо подходящее. Жили мы очень неплохо, впечатления остались просто домашние. Но, конечно, мы и трудились. Когда отдали семинарии третий этаж, мы там много поработали. Выносили печки, ломали и строили. Весь огород тоже был на монахах и семинаристах. Это теперь там в основном трудники работают. Мы когда поступили, сразу нужна была картошка. Во-первых, надо было пропалывать ее. Мы ехали за Георгиевское кладбище, там было монастырское поле. Теперешний владыка Гурий и владыка Софроний вместе с нами пололи это поле. Потом все копали картошку. Теперь семинаристы тоже копают картошку, но сегодня их больше ста, а тогда было сорок человек.

Что касается богослужений, то каждые три дня у нас была «десятка». Но это была очень хорошая школа. Я очень благодарен владыке Софронию, потому что целью его преподавания литургики было не показать нам, сколько символизма в литургии или всенощном бдении, но научить нас понимать богослужение и составлять службы. Помню, соберет он нас, принесем Октоих, Минею. Он распределит обязанности по такому принципу, что кто-то условно был священником, кто-то диаконом, певчим, чтецом и т. п. И мы начинали «служить». Поэтому на моем прошлом месте служения, в Любани, я никогда не покупал «Богослужебные указания». Мне жаловались, что, мол, в других церквях они есть, а у нас нет. Я говорил: «У вас есть «Типикон», в нем все указано». По «Богослужебным указаниям» даже глупый человек может служить. Но если какой-то вопрос недоуменный, то можно обратиться и туда. Может, это и неправильно, но такая вот была у меня «фишка». Службу составляли только по «Типикону» и патриархийному календарю, где были какие-то конкретные указания. Вообще владыка Софроний был очень честных правил. У него никогда не было любимчиков. В каждом классе есть ребята, которые не любят трудиться, а любят либо молиться, либо создавать видимость труда. Поэтому некоторые преподаватели снисходили к статусу какого-нибудь студента, если он там, например, возле ректора, но для владыки Софрония все были равными.

Хозяйство было большое, много молились, много трудились, поэтому думать о чем-то отвлеченном не было времени. Плюс самоподготовка. Еще особенностью первого курса было то, что мы поступили, а хора не было. Пели матушки-монашки. Мы пели по будням, а женский монашеский хор пел по воскресным дням. Владыка митрополит поставил цель сделать семинарский хор. До актового дня у нас фактически каждый день были спевки. Жили по режиму «все, что положено», но после ужина хор почти каждый день собирался на спевку до отбоя.

Тогда с нами учился парень из Минска, окончивший консерваторию. Впоследствии я помню его, как иеродиакона Димитрия, фамилию, к сожалению забыл. Он занимался этими спевками. И 12-го февраля мы уже давали небольшой концерт.

— А вот в первый год, или позже приезжал Игнатий, Патриарх Антиохийский и всего Востока?

— У меня в памяти, что-то этого посещения не осталось. Вот визит Патриарха Алексия в 1991 году помню. Пошел я пономарить на «десятку» и пришло известие о кончине Патриарха Пимена. Сразу отслужили панихиду в Успенском соборе.

Потом помню этот визит Патриарха Алексия, при его посещении была хиротония владыки Константина. Когда мы были на первом курсе, рукоположили во епископа владыку Стефана. Получалось так, что каждый год из Москвы приезжали новые преподаватели. Преподавали еще и священники. Отец Михаил Пинчук, например. Отец Михаил Вейго из Слуцка.Приезжал отец Георгий Латушко из Минска.

— Батюшка, когда вы поступили в семинарию, наверное, в Жировичах были люди, помнившие семинарию, закрытую в 1963 году, но большинство ведь не привыкло к семинарии. Чувствовалось ли какое-то особое отношение к студентам семинарии, в отличие от студентов техникума?

— Наверное, на нас смотрели, как на иконки какие-то. С непониманием, с недоумением. Со студентами техникума, кажется, были какие-то стычки, но я лично не участвовал. Да и мало этого было, потому что это сейчас студент, отучившись идет в общежитие, в магазин, в кафе. А в бытность, когда мы поступили, для того, чтобы шагнуть за ворота монастыря, нужно было благословение. Если бы ты вышел и просто стоял на площади перед храмом, то с тебя бы спросили объяснительную. Поэтому это ограничение создавало мир и порядок.

Всякое у нас, конечно, бывало. Часть ребят отчислили на первом курсе, потому что они, может, не осознали, куда они пришли. Все нарушения дисциплины быстро пресекались, потому что студентов было мало и все были как на ладони.

— А когда именно во время вашей учебы почувствовалось, что какая-то школа уже установилась?

— Уровень был новый. Мы оканчивали, например, первый курс и только тогда привозили конспекты за первый курс и так далее. Тем, кто учился после нас, было уже немножко проще. Ощущение какой-то своеобразной школы появилось только курсу к третьему-четвертому. Это во многом заслуга Владыки митрополита. Он, как обычный преподаватель, каждую неделю приезжал с лекциями Нового Завета и шутил: «Меня все преподаватели ругают за то, что я вам пятерки ставлю, а они – двойки. Как же я могу поставить вам двойки, если вы у меня все знаете».

Дисциплина при владыке Константине была достаточно сильная. Надо сказать, что при владыке Леониде она стала слабее, но появились другие акценты. При ректорстве нынешнего владыки Леонида я только защищал бакалаврскую работу.

Получилось так, что после первого курса я женился, после второго я был рукоположен во диакона в Новогрудке. Тогда еще было официальное назначение владыки Константина на Новогрудскую кафедру, и в тот же день у меня родился сын Иван. Матушка тоже хотела ехать на хиротонию. Мы пришли в монастырь, она пожаловалась на боль в животе и осталась. А когда я приехал домой с хиротонии, мне тесть с тещей сообщили, что у меня уже родился сын.

Потом я служил в Троицком храме Слонима, учился и был помощником инспектора. В воспитании ребенка очень помогли родители матушки.

Администрация семинарии решила снизить нагрузку на преподавателей и стала назначать помощников инспектора из числа студентов в сане.

На четвертом курсе я получил благословение учиться экстернатом и уехал на Украину. Там я в течение девяти месяцев служил в городе Николаеве. Там, близ города Николаева, в селе Матвеевка, владыка Варфоломей рукоположил меня во священника. Это был 1993 год. Храм там был старинный, огромный, на берегу Бугского лимана, но неотапливаемый. И в Свято-Никольском соборе Николаева я служил где-то девять месяцев.

— Может быть, появление кого-то из новых преподавателей в семинарии произвело на вас тогда особенное впечатление?

— На меня произвело яркое впечатление появление ректора, владыки Константина. Он читал догматическое богословие. Но вел предмет не по учебнику. У него были только небольшие листки бумаги, на которых были, по-видимому, только планы занятий. Для этого нужен был опыт, а владыка имел кандидатскую степень в медицине.

— Какие у вас были ощущения после возвращения в родную духовную школу после периода пастырского служения?

— Сейчас школа, конечно, другая. Сменились люди. Из тех, кто преподавал у нас, остались единицы. Но я всегда был рядом с Духовными Школами. Потому что родители матушки живут в Жировичах. Хотя бы раз в год я там бывал и всегда интересовался жизнью семинарии. Очень тепло встречался с отцом Александром Болонниковым, с отцом Георгием Соколовым, который до отца Александра был секретарем Ученого Совета. Да и еще масса людей связывала меня с духовной школой. Ничего сверхнового для меня после возвращения не было.

Конечно, другой профессорско-преподавательский состав. Много привлекается преподавателей со стороны. Они могут дать знания не из конспекта, а из последних научных изысканий.

Бакалаврскую работу я писал гораздо позже окончания семинарии. Я – самый древний студент Минских Духовных Школ. Древнее не бывает.

Хоть я и окончил пятый курс без «хвостов», цели написания бакалаврской работы у меня не было. Потом меня назначили в Минскую епархию, в Любань. Там не было храма, все пришлось создавать самому. Начинали служить с десятью прихожанами. Конечно, в нужде, но с Божьей помощью потихоньку строились. Но тесть мне сказал: «Когда ты закончишь учебу?» В его понимании «закончить», значит защитить дипломную работу. А то, что я там пять лет учился – это не важно. Постепенно я решился. Я начинал раньше писать работу, но отвлекался на жизненную рутину. Потом я написал прошение на другую тему, посидел в архивах и сделал работу, которая мне показалась интересной и нужной, потому что я к тому времени был благочинным Любанского благочиния. Я сделал историко-статистическое описание Любанского благочиния и соседнего – Солигорского. Чтобы была практическая польза. Потом опять были труды. И возник вопрос о том, чтобы учиться дальше. На мой взгляд, в академии надо учиться после некоторого перерыва по окончании семинарии. Потому что некоторые семинаристы поступают в академию по инерции.

Основная польза семинарии, я считаю, в общении. Занятия, несомненно, играют главенствующую роль. Но человек всего прочитать не может. Один одно прочитает, другой – другое. Потом начнут спорить на какую-нибудь тему. И этот разговор обогащает человека.

Этого общения мне не хватало, и созрело внутреннее желание продолжить учебу.

— А подрастающее поколение вашей семьи стимулирует или мешает в учебе? Слава Богу, что у меня есть матушка, которая на себе несет это бремя, дай ей Бог здоровья и терпения. Потому что первый сын у нас появился в семинарии, второй сын подрастает в академии, дочка посередине. Матушка несет весь груз по их воспитанию. Потому что я на три-четыре дня недели езжу в семинарию, на выходных служу. Она является и директором воскресной школы при нашем храме. Ей достается по полной программе.

Учиться всегда трудно, но, я думаю, ей труднее здесь.

 Беседовал Иван Кононович, 
студент II курса МинДА