Одним из главных достопримечательностей Минских Духовных Школ является их семинарский хор. В арсенале хора есть несколько дисков и награды на международных певческих конкурсах. Руководит хором его бессменный регент – протодиакон Андрей Скробот, который одновременно является и преподавателем Церковного пения.

— О. Андрей, расскажите, пожалуйста, о Вашем детстве. Где вы родились? Кто Ваши родители?

— Родился я в деревне Сошица на Березовщине в Брестской области в далеком 1971 году, 29 ноября. Деревня, в которой я родился до сих пор очень дорога моему сердцу, хоть она с каждым годом становится все меньше и меньше. Там прошла моя жизнь с 1971-го по 1989 годы. В 1989-м меня призвали в армию, и я считаю, что с тех пор уже оторвался от родных мест.

— Какой самый яркий эпизод Вашего детства?

— Самый яркий? Я вообще в последние годы часто вспоминаю детство. Наверное, потому что сейчас все не так, как было тогда. Не та природа, не тот климат, не те цветы, не те звуки, не те люди… Когда я был маленьким, отроком, мне казалось, что моя родная деревня навсегда останется такой же. Вы представляете, как раньше люди выходили на праздники – церковные и не только? Я не скажу, что деревня была слишком религиозной, но люди тогда что-то еще чтили и понимали. Старались держаться традиции.

Детство у меня было спокойным. Как и у любого сельского ребенка, у меня было свое «жизненное расписание». Самое счастливое время начиналось, когда приходило лето и приезжали городские внуки к бабушкам и дедушкам. Тогда мы уже всякого могли наслушаться. Они знали, что нам трудно проверить информацию, полученную от них. Представлялись они мастерами спорта по дзюдо и каратэ и пр. А мы с удивлением их слушали. Я теперь понимаю, что между нами была большая разница: дело не в том, что мы были забитыми и ограниченными – по менталитету мы были разными.

А как мы радовались, когда нам разрешили летом ходить на работу в колхоз. Для меня высшим счастьем было находиться вместе с двоюродным дедушкой Алексеем Владимировичем Тарасевичем в комбайне. Он всегда брал меня с собой на целый день в поле, когда убирали хлеб.

Так прошло детство. Наступила жизнь.

— А чем вы увлекались в школьные годы? Что читали?

— Насчет чтения, я думаю, что не проявлю лишней нескромности, если скажу, что был самым-самым читателем в деревне. В библиотеке набивал книгами плетеную «авоську» и нес домой. За неделю все прочитывал. Правда, мне доставалось за то, что я не держал книги в порядке. Они у меня лежали не стопкой, а кучей. Но мне так было легче найти нужную книгу.

— А как вы считаете, где лучше растить детей – в городе или в деревне?

— Я считаю, что в деревне. Мне кажется, что в городе чересчур много «всего»… Ребенок должен больше находиться в общении с природой. Я считаю, что в городе очень много соблазнов опередить свои возможности, а это не всегда хорошо. Если бы мне удалось еще раз прожить свою жизнь, то я прожил бы ее только в деревне. Этим и объясняется то, почему я живу в Жировичах. Город меня быстро утомляет. Уверен, что деревенская обстановка более благоприятна.

— Какое было отношение в Вашей семье к вере, Церкви? Как и с кем Вы начали ходить в храм?

— Это целая история. Говоря откровенно, наша семья не была церковной. Мама и дедушка (как я понял позже — он скрывал в себе веру) были членами партии. Наша семья была на виду. Дед в свое время был председателем сельсовета, еще раньше был председателем колхоза. У нас одно время даже не было иконы в доме. Была одна, маленькая, но бабушка ее постоянно прятала.

И есть одна дата в моей жизни, которую я помню, как свой день рождения. Это четвертое июня 1981 года. Мне было неполных десять лет. Третьего июня умер наш близкий родственник – дед Павел, муж моей двоюродной бабушки. И меня тоже взяли на похороны. А 4-го июня 1981 года как раз был праздник Вознесения Господня. Я даже и не думал, что меня могут взять с собой в церковь или на кладбище. Я помню свое первое ощущение, когда вошел в храм. Что я мог понимать в то время? Ничего. Хоть сейчас я дорого дал бы за то, чтобы снова пережить испытанные тогда ощущения. Это было нечто такое, что я начинаю понимать, когда люди говорят: «Попал в рай».

Это был Свято-Успенский храм в деревне Селец. Красивейший храм постройки 1870 года. Красивые иконы, каких я никогда не видел. Когда свет солнца падает из окна на Распятие, то кажется, что у Спасителя просвечивается каждая жилка. Все очень живое. Конечно, можно по-разному рассуждать о каноничности письма, но для меня канонично то, что ближе к сердцу. Первое, что меня встретило в храме – это церковный воздух, запах ладана. Я с тех пор стал его «ревнителем». Старый ладан тех лет бережно хранится в моей коллекции как напоминание о моем первом детском посещении храма.

Тогда к нам на приход пришел ныне здравствующий мой наставник, человек которому я всегда буду очень благодарен, отец Владимир Сень (теперь он протоиерей). В прошлом году мы отпраздновали его шестидесятилетие. А тогда это был тридцатилетний молодой священник. В молодости у него была удивительная внешность: ниспадающие черные волосы, борода, глаза небесного цвета, как будто с иконы Иоанн Креститель сошел.

Я хорошо помню отпевание. И вот помню, батюшка стоит, у него в руках кадило, а я ведь никогда этого не видел. Я подошел, присел на корточки и смотрю. Он им размахивает, а пономарь время от времени поднимает крышечку и что-то туда кладет. И идет ароматный дым.

Так смерть моего деда, Павла Сидоровича Вашкевича, открыла мне новый период в жизни. Тогда я для себя решил (это был 1981 год), что в следующее воскресенье сяду на велосипед и поеду в церковь. Я даже не мог подумать, чем это может обернуться. И, честно говоря, не думал ни о чем таком, что начнутся проблемы в школе или пойдут разговоры. Я садился на велосипед и ехал. Даже причастился как-то раз, уже поевши. Я не знал, что это такое. Все шли, и я пошел.

Уже тогда пополз такой слушок, что «Андрей умеет читать то, что написано на иконах». А что написано? В ту пору очень популярна была икона, изображавшая Спасителя с Евангелием, на страницах которого было написано: «Заповедь новую даю вам: да любите друг друга». И если я видел у кого-то икону, то становился перед ней на стул, дотягивался и что-то там по слогам пытался читать. Но славянские слова были все под титлами и понимал я мало. Но у всех сложилось впечатление, что я свободно читаю написанное. Мало того, я как-то пришел в библиотеку, вспомнил, как батюшка читает, взял книгу с какой-то поэмой, стал за стеллажами и начал читать нараспев. Библиотекарь, Тамара Ивановна, помню, подходит ко мне и спрашивает: «А что ты тут делаешь?» Я сразу опомнился.

Так и шла моя жизнь до 1987 года. Примерно тогда же я впервые приехал в Жировичи, познакомился с о. Митрофаном и другими насельниками обители. Перед призывом в ВС СССР тоже приехал сюда, взял благословение, у иконы помолился, а 4-го декабря 1989 года ушел в армию.

— А кем вы хотели стать в школьные годы? Как у вас сформировалось желание стать священнослужителем?

— У меня была попытка в 1986-м году поступить в музыкально-педагогическое училище в Гродно. Но шел я туда не по своей воле. Почему-то руководство восьмилетней школы решило, что я достойный кандидат для поступления с тем, чтобы потом вернуться и преподавать пение. Но к пению я никакого отношения тогда не имел. Когда спел на прослушивании, то понял, что шансов у меня нет. Я «спел» им песню из школьной программы, консультант посмотрел на меня круглыми глазами, в аудитории раздался смех. Он меня спросил, почему я решил поступать именно туда, а у меня в ответ одни междометия. Он сказал: «Понятно, потянуло в мир прекрасного». После проверки ритма и слуха мне задали такой вопрос: «Почему вы решили поступать к нам? У вас в характеристике говорится, что вы принимали активное участие в театральном кружке». Это действительно было так.

Посоветовали поступать в кульпросветучилище. Я взял документы и пошел туда. На театральном факультете мне отказали. Сказали, что принимают с 18-ти лет, а мне было 16. Предложили пойти на танцевальный. Меня взяли бы даже без экзаменов по причине того, что на отделении танцев было очень мало ребят. Я оставил документы, приехал домой. На меня дома как навалились: «Все, хватит! Забирай документы и иди в девятый класс». Я так и сделал.

После десяти классов я пытался поступить в Брестское медучилище на зубного врача. Я сдал экзамены на «пятерки», но почему-то оказался вне списков зачисленных. После школы пошел работать на автобазу помощником автоэлектрика, а потом – армия.

— А в каких вы войсках в армии служили?

— Служба в армии у меня была интересная. Меня призвали накануне развала СССР. Полгода служил и учился в Красноярском крае в городе Канске в Школе младших авиационных специалистов. Школа готовила воздушных стрелков-радистов и командиров огневых установок дальней авиации. Полгода я пробыл в Сибири, отучился, там впервые прыгнул с парашютом. Я как-то спросил у инструктора по подготовке к прыжкам: «А страшно с парашюта прыгать?» Старший прапорщик Лебедев, коренной сибиряк, ответил: «Скробот, с парашюта и я бы не рискнул, а с парашютом можно». А после учебки меня отправили служить в Архангельск, где я дослуживал по специальности полтора года.

— А что было после армии, и как Вы пришли к решению поступать в семинарию?

— Решение это было твердым уже в армии. Так что пришел я оттуда уже со сформированным мировоззрением.

В Жировичи я приехал сразу после демобилизации. Тогдашний ректор, нынешний архиепископ Константин (Горянов),сказал мне: «Сейчас нет никакой возможности тебя принять, учебный процесс идет (это был уже конец октября, когда я демобилизовался). Давай на следующий год. А документы можешь сейчас собирать и привозить». Я так и сделал, а 31-го декабря 1991 года мне пришла телеграмма из семинарии за подписью ректора, где говорилось: «Имеется к Вам срочный разговор, телеграфируйте дату приезда». Я на второй день, 1-го января 1992 года, прибыл и мне владыка Константин предложил послушание вахтера до поступления. Я согласился.

Поступил я на следующий год на первый курс, а потом решением декабрьского педсовета меня перевели сразу на второй.

На первом курсе, осенью, на Рождество Пресвятой Богородицы, был яркий такой эпизод, когда я первый раз за границу попал. Было перенесение мощей мученика и младенца Гавриила Заблудовского – из Гродно в Белосток. На всю жизнь останутся у меня эти воспоминания. Шли мы через деревни, через города с пением, с крестными ходами, всюду встречал нас народ. А когда пришли в Белосток, мне казалось, что весь земной шар вышел, столько было народу.

— Какое вообще впечатление от Семинарии было? Совсем другая обстановка для человека…

— Вы знаете, как ни странно это прозвучит, но у меня было такое впечатление – сразу! – как будто я пришел домой. Я не чувствовал, что нахожусь где-то чужбине… Да – новые люди, новая обстановка, новый распорядок дня, но что мне этот распорядок дня? Я из армии только что пришел.

В первую очередь хочется отметить, что я попал в свою стихию. Меня сразу взяли в хор. Знаете, я в него просто вцепился зубами. Для меня это был смысл жизни, и учебы, и вообще всего… Это был источник настроения: спел плохо – настроение плохое, спел хорошо – духовный заряд на целый день. Другое дело, конечно же, бытовые условия у нас были достаточно сложные, потому что здание, в котором мы сейчас находимся, ведь не сразу было отдано Семинарии. Каждый этаж, пол-этажа (по две, по три комнатки) ремонтировали своими руками, пока они (власти) нам понемногу отдавали. Но кушать и спать было где, кителя выдавали, даже стипендию платили. Деньги в то время менялись каждый день: то «зубры», то «зайцы», то «волки»… Цены тоже менялись по 20 раз в день. Время достаточно непростое. Но жизнь была интересная. Знаете, тогда принято было к Актовому дню обязательно готовить концерт. Даже один год у нас собрался настоящий вокально-инструментальный ансамбль. Играли на электрогитарах, на ударниках, полностью был весь набор… и все пели. На 4, на 5 голосов пели… Мы производили просто фурор!. Ну кто тогда пел на несколько голосов? Только семинаристы. И тогда начался настоящий бум: стали приглашать на концерты. Жизнь была настолько насыщенной, что бытовые условия никак на ней не отражались.

— Как по-Вашему, изменилось ли нынешнее студенчество?

— Изменилось. Не хочу никого обидеть, но честно скажу, что не в лучшую сторону. А знаете почему? Как мне кажется, раньше в семинарию поступали люди, которые на себе испытали все трудности отношения государства к Церкви. Они ценили то, что можно было в храм ходить свободно, и уж тем более в семинарию поступать. Раньше, когда человек поступал в семинарию, он ставил на карту многое. Поэтому люди, которые помнили по чем фунт лиха, больше ценили то, что имели, и это отражалось на их поведении, на их церковной жизни. Я не скажу, что все было гладко. Объяснительные тоже писали (бывало, что целыми штабелями), но содержание этих объяснительных было не таким, как сейчас. А теперь, наверное, ребята поступают в семинарию как в техникум, как в институт. Кстати, стоит сказать, что сейчас вообще общеобразовательная система переживает не лучшие времена, а ребята ведь оттуда приходят, не с неба падают. К тому же, большинству даже не приходилось думать о таких вещах, как воцерковление. Священники часто спешат с рекомендацией, которая иногда носит чисто формальный характер. Вот в этом смысле, я сказал бы, есть отличия.

— А у Вас во время учебы не было каких-нибудь серьезных искушений: например, разочарование в вере…

— Прямой вопрос требует прямого ответа. Было, но не в вере, а в людях. Был такой период, я думаю, каждый с этим сталкивался. Священники, представлялись небожителями, но когда пришлось столкнуться с непорядочностью человеческой, когда увидел некоторые взаимоотношения – розовые очки упали. Естественно, начался вырабатываться своего рода иммунитет. В общем, от того мальчика, с 1981-го года, уже ничего не осталось. И многое бы отдал, если бы вернуть то первоначальное состояние, когда я впервые вошел в храм!.. Ну, а в семинарии были случаи, когда достаточно больно было. Я не хочу о них вспоминать. Все было, все пережилось.

— А как вы чувствуете, семинария много вам дала? В жизни закалила?

— Безусловно. Семинарская жизнь не сводилась только к одним занятиям. Она учила нас быть терпеливее и в бытовых вопросах. Это и встречи с интересными людьми, общение с ними. Я для себя много почерпнул полезного. Хотя я ведь пришел из армии, и общая еда, общая комната – для меня это не было в новинку. Я просто из одной организации пришел в другую. Вот в следующем году, 20 января будет уже 18 лет, как я здесь. Мои многие однокурсники, которые уже служат на приходах, меня часто спрашивают: «Ну что ты там сидишь? А я вот даже не знаю, как ответить на этот вопрос. Потому что мне трудно представить, как бы моя жизнь сложилась, если бы было иначе. Верю, что это был Промысл Божий. Доверие, оказанное мне священноначалием, дорогого стоит.

— О. Андрей, ваше священнослужение совмещается сейчас и с регентством в нашем семинарском хоре. Как начинался Ваш путь на этом поприще?

— Я начну с того, что управление хором – регентура – сродни самому тонкому инструменту. Это очень тонкая область деятельности. Ну, представляете, что такое, если регент приходит на хор в плохом настроении? Перебежала кошка дорогу, образно выражаясь, и я прихожу никакой. А сегодня еще студент какой-нибудь опоздал на службу, или не пришел по неизвестной причине, или же получил «неуд» по какому-то предмету или взыскание, у него тоже нет «огонька». Можно сказать с уверенностью, что коллектив сегодня хорошо петь уже не будет. Поэтому, отправляясь на хор, я все свои неприятности, все свои недомогания, должен оставлять дома и, независимо от того, что у меня на душе, я должен зарядить творческой энергией певчих.

А как я к этому всему пришел? Как только я стал дежурить на вахте семинарии в январе 1992-го года, буквально через неделю местный священник, о. Василий Шешко (он проживает в Жировицах) предложил мне помочь ему совершить богослужение в качестве псаломщика в храме преподобномученика Афанасия Брестского в поселке Альбертин, зная, что у меня на то время был небольшой опыт в клиросном деле. И он решил, что я могу управлять хором. В то время инспектором был прот. Геннадий Повный (тогда Геннадий Петрович) – он пришел и говорит: «Вот тебя батюшка просит на службу с ним съездить, хором поуправлять». Меня немного застали врасплох: я не отрицаю, что я знал кое-что из клиросного дела, но был незнаком с чинопоследованием богослужения, не знал устава и, самое страшное, я ведь не знал людей, к которым еду – что там за хор? А меня бросили туда, как в воду: хочешь выжить – выплывешь, нет – так тони. И вот меня прислали только на одну службу, а я там задержался на 5 лет…

В это время в большом хоре мне не удавалось петь постоянно. Но были ведь всегда семинарские «десятки»… Помню, был такой период, когда я ходил на каждую «десятку» – независимо от того, мой это день или не мой; каждый день – и утром, и вечером. Мне просто очень хотелось всему и сразу научиться. А потом, когда старшекурсники увидели, что есть такой «сумасшедший», они уже сами просили: «Слушай, я завтра не приду, может, ты сможешь порегентовать?» А мне только это и надо! Это же такое испытание на прочность! Тогда было гораздо больше певческого энтузиазма. А сегодня в семинарии начался дефицит певчих. Как это объяснить, с чем это связать? У меня есть кое-какие предположения. Статус пения в нашей жизни очень сильно упал. Культура (вернее – псевдокультура), которая так настырно насаждается отовсюду, очень деструктивно влияет даже на первоначальные певческие задатки. Сейчас я не знаю уже, как с этим бороться.

— А как Вы познакомились с Вашей матушкой?

— Мы познакомились 5 ноября 1995 года. Она была студенткой 3-го курса стомфака Минского мединститута. Познакомились мы на свадьбе. Она мне сразу понравилась, сразу. Я хотел уже уходить, как вдруг приехала еще одна семья и моя будущая жена (смеется) – пришлось остаться. Мы встречались, и в декабре приняли решение, что в январе поженимся. Поженились мы 28 января 1996 года. В 97-м у нас уже дочка появилась, 7 марта, Ксюша. Мне повезло в том плане, что она закончила музыкальную школу, прекрасно играет на пианино. У нее абсолютный музыкальный слух, и она очень любит церковное пение. У нас, конечно, и споры на этой почве возникали, до ожесточенных дискуссий иногда даже доходило. Она мне свое доказывает, я – своё. А теперь она тут спасает от зубной боли местное население. Постоянно поет в семинарском хоре.

— На момент знакомства Вы еще учились в семинарии?

— Я тогда уже был на 5-ом курсе. Уже писал работу. Благодаря матушке, мне эту работу в мединституте набрали – тогда не было такой возможности сесть за компьютер. Каждый искал свой выход. А 2-го июня 1996-го года, как раз на праздник Св.Троицы, меня рукополагали. Рукополагал в Слониме ректор Семинарии, ныне архиепископ Константин (Горянов).

— После Семинарии Вы поступили в Академию. Вам трудно было совмещать семейную жизнь, служение, учебу? Вы же еще и помощником инспектора были. И как это все совмещать удавалось?

— Мне очень нравится выражение профессора Преображенского из фильма «Собачье сердце»: «Успевает всюду тот, кто никогда не торопится». Конечно, не все было так просто и гладко. Были свои трудности, свои проблемы. Академия только начинала функционировать, мы были первым набором. Тогда еще не было четко выстроенной системы, не было постоянных преподавателей. Большинство преподавателей к нам приезжали из Москвы. Покойный Михаил Михайлович Дунаев вел предмет «Православная русская литература», профессор Дмитрий Поспеловский вел у нас историю… Николай Константинович Гаврюшин – единственный, кто остался «из могикан», – он и сейчас у нас преподает. Лекции были очень интересные. Достаточно теплое отношение было к нам. Все прекрасно понимали, что мы не только студенты, я, например, уже тогда преподавал в регентской школе и был дежурным помощником инспектора. В общем, к нам достаточно снисходительно относились…

— Расскажите еще о Вашем знакомстве с такими известными артистами, как Владимир Мулявин из «Песняров», Александр Тиханович?..

— Вот это опять же то, о чем я уже говорил, что высокое звание студента семинарии, а я считаю его действительно высоким, открывало дороги и двери в самые разные сферы. Так Господь определил, что у меня состоялись знакомства именно с людьми творческими. 90-е годы наряду с разрухой принесли и свои положительные моменты. Тех людей, которых мы видели только по телевизору, которые нам всем казались недосягаемыми, мы теперь могли видеть, что называется, живьем.

С Александром Григорьевичем Тихановичем я познакомился 22 июня 1996-го года в Брестской крепости. Тогда при раскопках нашли останки солдат, было перезахоронение. Самый торжественный момент был, когда прилетел президент РФ Б. Н. Ельцин и вместе с нашим президентом они присутствовали в крепости на церемонии перезахоронения, а мы с хором пели литию. Но поскольку мероприятия такого уровня не обходятся без достаточно серьезной организации, то нас всех – и церковных певчих, и творческую элиту, – согнали на один «пятачок». Там я и Зинаиду Бондаренко увидел, диктора белорусского телевидения, и Анатолия Ярмоленко с «Сябрами», и Мулявина с «Песнярами», и еще каких-то артистов из ближнего зарубежья – уже не помню всех. А с Тихановичем у нас тут же завязался разговор, он мне дал номер своего сотового телефона, и мы с ним перезванивались. Так наша дружба из года в год крепла. И он начал приезжать сюда с концертами. Благодаря ему, у нас было много таких концертов организовано в стенах МинДС.

А с Владимиром Георгиевичем Мулявиным у меня немного другая история была. Я «Песняров» любил с самого детства, но одно дело только слушать и любить, и совсем другое дело, когда ты более уже взыскательно начинаешь подходить к их творчеству. Начинаешь оценивать вокальные возможности каждого из музыкантов – это уже любовь с пристрастием. И однажды в 1998-м году я попал в Лиду, в муз.училище, у меня была там встреча с Михаилом Петровичем Булыгой, педагогом по вокалу. Там у меня было свободное время и чтобы его как-то скоротать, я попросился посмотреть фонотеку училища. А тогда какая фонотека была? Пластинки виниловые. И я копался в этих пластиночках, и вдруг вытаскиваю одну, смотрю написано «Песняры», песни «Каждый четвертый» и «Хатынь». Думаю: «Что-то я никогда ее не слышал». Пластинка была вся исцарапанная, заикалась, но песню я прослушал. Даже записал на кассету. Это было а-капелльное исполнение произведения Тихона Николаевича Хренникова на слова М. Матусовского. Песня была написана в 1978 году к кинофильму покойного режиссера Михаила Пташука «Время выбрало нас». В этом фильме она звучит только фрагментами — ее исполняет или инструментальная часть, или же хор в одном месте. А вот в исполнении «Песняров» я ее никогда не слышал. Когда же я услышал эту песню в их аранжировке, я просто ею, что называется, заболел. И во что бы то ни стало решил наладить связь с В. Мулявиным. Я разыскал его телефон и позвонил. И надо же – попал именно на него. Это была редкая удача. И вот где-то года три мы с ним только по телефону общались. Я разыскал ноты, вышел на «Песняров», вышел на Валерия Дайнеко, мы подружились; потом на Игоря Пеню, на Владимира Николаевича Ткаченко (аранжировщика в оркестре М. Финберга) вышел – вот он, кстати, и аранжировал эту песню для хора. Он мне эти ноты сделал, восстановил по одной партии. Мы вшестером разучили ее и записали на студии.

А с Мулявиным мы встретились в Минске на 30-летие ансамбля «Песняры». К тому времени приехал из Америки Леонид Борткевич, бывший солист «Песняров». И я его пригласил сюда к нам, мы его тепло принимали и тоже подружились. Леонид Леонидович прислал нам, четверым семинаристам, пригласительные билеты. И вот никогда не забуду эту встречу. Мы приехали в филармонию, зашли в офис к «Песнярам» и сидим, ждем. Тут смотрим: лица известные ходят-бегают. Потом открывается дверь, заходит мужичок – в шарфике, в кепке, с знаменитыми усами, оборачивается и спрашивает: «А вы что – по мою душу?» Он думал, что мы – журналисты. А я говорю: «Владимир Георгиевич, мы не журналисты». «А вы кто будете?» А потом понял и говорит: «Так это ты? Ты? Ай-яй-яй-яй-яй…» Он меня под руку взял: «Вот, три года с ним перестукивались, как в камере, но теперь, наконец, встретились». И у нас вот с того момента началась дружба, мы потом после концерта долго беседовали, разговаривали, у меня даже фотографии памятные есть. И так уже случилось, что, к сожалению, он приехал к нам ненадолго до этой злополучной аварии. Приехал он к нам с семьей в Великую Среду в 2001-м году. Был на соборовании.

А потом, к несчастью, я услышал, что в 2002-м году случилась эта авария. И когда Владимир Георгиевич лежал в больнице в Минске, мне передали его просьбу – мы с о.Геннадием Логиным, ездили к нему. О.Геннадий его исповедовал и причащал. Потом, когда уже случилось непоправимое, Владыка митрополит благословил нам поехать в Минск, чтобы принять участие семинарскому хору в чине отпевания. Мы его до самой могилы проводили. Вот такое у меня с ним знакомство было: недолгое, но очень яркое, останется на всю дальнейшую жизнь.

Еще я хочу отметить мои очень добрые и теплые отношения с актерами Национального Академического театра имени Янки Купалы. Я по-хорошему горжусь дружбой с народными артистами СССР Г. Овсянниковым, Г. Гарбуком, народными артистами РБ А. Помазаном, М. Захаревич и другими. Но особо хочу отметить дружбу с заслуженным артистом РБ Виктором Манаевым. Это человек глубокой и живой веры, отзывчивый и добросердечный, с которым Господь благословил нам вместе несколько раз посетить Святую гору Афон.

— Известно, что Вы часто ездите на Афон. Как Вы – как регент – относитесь к тамошнему пению, и знаменному распеву вообще?

— Там нет знаменного распева. На Афоне поют древневизантийским распевом. Это не одно и то же. Я сразу хочу сказать вот что: если вы попытаетесь оценить древневизантийский распев в отрыве от греческого богослужения, от храма греческого, то это древневизантийское пение у вас интереса особого не вызовет. Я знаю это по себе. Когда в 2002-м году я впервые попал на Афон и побыл в одном греческом монастыре на службе, вот тогда понял, что слушать византийское пение вне греческих службы и храма невозможно. Все нужно рассматривать в следующем контексте: пение, отсутствие электрического освещения – только свечи, византийская иконопись, убранство храмовое – совсем не такое, как у нас… Ну и т.д. и т.п. Можно бесконечно перечислять. Вот только в совокупности всего этого можно почувствовать красоту древне-византийского пение.

Однажды мы ездили по Белосточчине с греческим хором из Афин: давали концерты. Вот они выходят и полчаса поют один псалом. А слушатели… Кто уже зевает, кто выходит, кто из вежливости терпит, но у всех слушающих были такие скучные лица… А когда мы начали петь привычное, люди ожили сразу. Я так скажу – вообще, в греческом монастырском храме трудно представить другое пение. Там все друг друга взаимно дополняет, все на своем месте. Но… Три-четыре дня побудешь там, а потом все равно хочется на свою службу. Я слышал мнение греков относительно нашего пения. Они снисходительно говорят: «Ну, поете вы свой партес в четыре голоса, ну что ж делать… Пойте…»

— Ну и последний, традиционный, вопрос: что вы можете пожелать студентам нашим?

— Знаете, духовных советов я никому давать не могу, потому что сам остро испытываю дефицит этих духовных знаний и навыков. Желаю всем нашим ребятам, чтобы их не покидало чувство ответственности за выбранный путь. Желаю смелости. Потому что сегодня такое время пришло, что хоть за веру никто не преследует, но решимости надо много. Церковная проповедь сегодня совершается в достаточно сложных условиях. Век старушек уже прошел, в жизнь вступает новое поколение, с совершенно новыми взглядами на эту жизнь, с разными требованиями к этой жизни. Нашим ребятам, будущим пастырям, предстоит колоссальный труд, потому что надо будет выходить на проповедь в разные аудитории, к разным людям. И можно все услышать: и оскорбления всяческие, и непонимание, и т.д. Поэтому я желаю смелости – чтобы не спасовали перед трудностями, чтобы учились отличать черное от белого, добро от зла. От всей души желаю смелости о Христе, мудрости и молитвенного горения, столь необходимого для служения на ниве Христовой.

 Материал подготовили 
студент 2-го курса МинДС Палатников Сергей 
и студент 4-го курса МинДС Синкевич Михаил