Двадцатая глава книги Исход, где и находится знаменитый Декалог (десять заповедей Закона Моисеева) начинается так: «И изрек Бог все слова сии, говоря: Я Господь, Бог Твой, Который вывел тебя из земли Египетской, из дома рабства; Да не будет у тебя других богов пред лицом Моим» (Исх. 20, 1–3). Избавление Израиля из под власти Египта, египетского рабства, традиционно рассматривался в христианском библейском богословии как образ освобождения души человеческой от власти греха.

Господь как бы сразу предупреждает свой народ (и, конечно, каждую душу): помни, кто твой Освободитель. Помни, если не из благодарности, то хотя бы из чувства собственной безопасности, потому что, попав снова в лапы к врагу, будет хуже вдвойне. Но так уж получается всегда, что едва встав на ноги, едва ощутив силу в коленках, человек теряет память. Так алкоголезависимый после очередного загула дает себе (и другим) обещание никогда больше не брать и капли спиртного в рот. Но через какое-то время все последствия пьянки благополучно забываются, и «с ними случается по верной пословице: пес возвращается на свою блевотину, и: вымытая свинья идет валяться в грязи» (2 Пет. 2, 22).

Первая заповедь, которая говорит об истинном Богопочитании, сразу выстраивает в нашем сознании подлинную иерархию ценностей. Именно Бог должен занимать в жизни человек первое место, и уже потом семья, друзья, Родина, какието пристрастия и т.п. Казалось бы, все это понятно, и никаких вопросов тут не должно возникать. Но как часто это привычное и понятное вдруг становится для нас чужим и даже ненавистным, когда дело коснется лично нас или всего того, что нам действительно дорого. И тогда вдруг беспощадно очевидным встанет перед нами такой факт: Бог – не главная реальность в нашей жизни. А если не главная, значит… все бесполезно. Все эти «религиозные взаимоотношения». Господь редко испытывает нас, как когда-то праотца Авраама – этого достойны лишь избранные мужественные души; но даже самое малое вмешательство в размеренное течение нашего обустроенного мирка болезненно отзывается, сотрясает человеческую душу. И вот она уже становится в позу обиженной: «Я думала, Ты – добрый, а Ты…».

Ропот. Вся наша «типа духовная жизнь» состоит из полосы ропота и полосы надежды. Чересполосица, которая незаметно иссушает веру. Едва Израильский народ, бегущий от египетского рабства, столкнулся с первой серьезной проблемой (преследованием войск Фараона), открылась эта постыдная эпоха ропота: «И возопили сыны Израилевы к Господу, и сказали Моисею: разве нет гробов в Египте, что ты привел нас умирать в пустыне? Что ты это сделал с нами, выведя нас из Египта? Не это ли самое мы говорили тебе в Египте, сказав: “оставь нас, пусть мы работаем Египтянам”? Ибо лучше быть нам в рабстве у Египтян, нежели умирать в пустыне» (Исх. 14, 10 – 12). Пустыня здесь – понятие не только географическое. Обилие благодати, излитое на нас в щедро раскинутых объятиях Отчих (см. Лк. 15 гл.), сменяет мелкий и колючий холод непонимания. Господи, почему я должен помнить о том, что уже начинаю забывать? И вот… одна картинка, потом вторая, потом уже целая галерея «мясных котлов» охватывает жгучей тоской мою израненную душу. Один афонский старец говорил своему послушнику о мелких грехах: «Песочек, сынок, песочек…» Когда я не чувствую больше Твоего присутствия, Господи, вправе ли Ты меня упрекать в этих маленьких изменах? Память слишком коротка, и вообще… я болящий, я приполз к тебе – весь побитый жизнью, а Ты… оставил меня наедине со старшим братом. И что – разве это не то же самое рабство, только уже «во имя Твое»?! Я становлюсь в позу Иова – самому, конечно, противно от этого – даже не театра – фарса, но так хоть немного легче. И все это потом можно назвать молитвой. По крайней мере, в этом фарсе есть хоть какая-то искренность…

«Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни» (Откр. 2. 9–10). Где ж мне взять силу для верности, Господи? Я отчаянно скулю, заглядывая на несколько сот страниц вперед. А просвета и не видно. Господи, – шепчу я все еще теплыми губами, – Господи… Ни слова больше: о милости, о прощении, тем более о любви. Все эти реальности вдруг стали похожи на любимые фильмы детства, а моя молитва на застывший в безмолвном крике стоп-кадр.

Какой «безмолвный крик», тупая ты рыба-карп!.. Совесть вдруг отзывается во мне застарелой язвой. Просто не хватает мужества встать перед Богом и признать: нет ничего. Одна сплошная пустота между нами. Даже не пустота – это все же что-то: честно признать крушение своих неофитских иллюзий. А туман, густой туман, за которым легко не видеть – не только Бога, но и себя самого. Стелется, стелется по разным укромным уголочкам души вся эта «религиозная деятельность»: какие-то докладысеминарылекциизаседания… – с одной стороны. Ну, это еще куда ни шло… А что делать, когда таких упражнений требуют живые человеческие души. Вот ты идешь на очередную исповедь, как на расстрел. «О, знал бы я, что так бывает, когда пускался на дебют, что строчки с кровью убивают, нахлынут горлом и убьют!» (из стихотворения Б.Л. Пастернака). Пугало ты, огородное, – если бы это было только искусство, а ведь это «искусство жить и умирать».

Мне холодно и я теряюсь в этом тумане одиночества. Туман борзописцы часто сравнивают с саваном, но мне сейчас хотелось бы завернуться хотя бы в саван, чтобы хоть как-то согреться. Сдержанно, мужественно, полный естественного достоинства ты встречаешь смерть – она же, как домашняя кошка, преданная, ласковая и вкрадчивая, проникает во все поры твоей души, овладевая тобой незаметно: ненавязчиво… Мне кажется, я отрываюсь от земли и лечу – лечу куда-то далеко в свободном полете. Господи, прими мою душу… Хочется завыть, но боишься проснуться, и снова остаться в дураках. Господи, изведи из темницы душу мою!.. Я пою, но этот скорбный прокимен с некоторых пор превратился у нас в пошлый семинарский анекдот. Реальность смерти приходит только с последней поминальной горстью земли на могилу…

Кто Ты, Господи? «Я Господь, Бог Твой, Который вывел тебя из земли Египетской, из дома рабства…» Где же Ты? «В твоем сердце, чудак…» Вот только осталось ли оно у меня, сердце? То, что бьется в груди – сердце ли это? А если – да, то почему оно так изменчиво? Ведь говорят же: «память сердца»… Я живу в мире штампов, как в некой картинной галерее. И кто я в ней: художник, посетитель, экспонат? Одни сплошные вопросы.

Легко жить с заранее готовыми ответами на все случаи жизни. Уныние, тоска, отчаяние, богооставленность? «Я стараюсь руководствоваться в своей жизни творениями святителя Игнатия Брянчанинова (например), и этот путь меня еще никогда не подводил. Вот у меня на полочке 8 томов последнего критического издания. Открываем на стр. 346, второй абзац сверху…» . Я стою в растерянности перед такой наивностью, несу эту растерянность духовнику, жду от него какого-то совета. «Знаешь, когда я был молодым священником, то думал, что все знаю. Ну… почти все. А с годами начал все больше понимать, что ничего не знаю». Вот так – приходим в меру Сократа.

Господи, ничего я не хочу знать, только Тебя… Слова эти звучат, как некий таинственный пароль, за которым открывается тонкая полоска света. Вглядываюсь в нее своими близорукими глазами (как вгрызаюсь) и вот все четче становятся знакомые контуры – КРЕСТ. Доползти бы… Донесут. Не умереть бы по дороге… Выходят. Не дрогнуть бы… Смотри сам… С последним вздохом я раскидываю руки и лечу в раскрытые для меня Объятия Отча.

Автор: иеромонах Евстафий (Халиманков)