Беседовал диакон Иоанн Лященко, студент III курса Минской духовной академии

За последнее десятилетие немало выпускников Минской духовной семинарии продолжили свое образование в Женеве, в Институте православного богословия Шамбези. Здесь встречаются, общаются, молятся и учатся десятки православных студентов из самых разных стран. Всех их объединяет французский язык и православная община святой великомученицы Екатерины, где богослужение совершается также на французском языке. Один из основателей общины — Тихон Игоревич Троянов. Среди предков этого удивительного человека — первый российский историк В.Н.Татищев, адмирал А.С.Шишков — герой войны 1812 г. Тихон Троянов – адвокат, доктор юридических наук. О том как возникла и живет эта община Тихон Игоревич рассказал диакону Иоанну Лященко.

Когда Вы создавали этот приход, какую цель Вы перед собой ставили? Каким Вы его видели?

Вы знаете, основной смысл заключался в том, что мы считаем, что подавляющее большинство верующих православных, даже церковных, не понимают традиционных языков, будь то церковногреческий, церковнославянский, и понимают их часто превратно. И мы считаем, что верующим важно понимать богослужение, потому что богослужение – это, своего рода, богословская школа для верующих, и как бы «Закон Божий» для них же. И что обидно, что люди не понимают смысла богослужения в большинстве случаев. Но с другой стороны, мы знаем, что заставлять людей переходить на современные языки опасно, потому, что это вызовет целый ряд отрицательных реакций и так сказать «отторжений». Поэтому мы сочли, тогда, когда мы начали работу, 40 лет тому назад, даже больше, что надо людям предложить возможность ходить на богослужения на понятном языке. Но, ни в коем случае не заставлять никого менять язык, потому, что это, как я уже сказал, вызовет расколы и вообще смущения.

И вот, в начале 1970-х гг., т.е. уже 40 лет назад, мы начали очень скромно эту работу, т.е. мы создали эту маленькую общину. Самое сложное было, вероятно, создать хор. Надо было в то время найти тексты. Их было не так много. Сейчас все или почти все переведено на французский язык. А тогда многое еще не было переведено. Значит, нужно было искать тексты, потом их проверять. Часто переводы были неудачными. Нужно было найти священника, который был бы согласен с нами работать. У нас было, может, 20 человек в начале. Но мы поставили себе правилом совершать богослужение регулярно, скажем, два воскресенья в месяц: вечерню и литургию. Потом нам дали в церковном комплексе Вселенского Патриархата в Шамбези нижний храм, что нам позволило организовать эту работу. Отец Иоанн Ренното пере ехал к нам из Парижа. Постепенно мы наладили эту работу, и у нас сейчас регулярная церковная жизнь. Собственно говоря, это была наша мысль – создать вот такой приход, где все или почти все будет на доступном языке. Но это не мешает нам общаться с другими приходами православными в Женеве. В Шамбези, здесь, несколько общин. Есть греческая, румынская, есть арабская православная, есть грузинская. Мы с ними, дружим. У нас хорошие отношения. Вот наша основная стратегия. Кто стал первыми прихожанами общины, каков сейчас их «портрет»? Знаете, трудно сказать. Потому что это могут быть потомки русских эмигрантов. Это могут быть швейцарцы, которые заинтересовались православием, или французы. Иногда это продукт смешанных браков. Скажем, моя жена наполовину швейцарка, наполовину гречанка. Она была крещена в православной церкви. Но для нее православие было труднодоступным, потому что она не говорила по-гречески. Бывают люди из других приходов, например, арабской православной общины и т.д. В нашем приходе смесь выходцев из разных общин. А это не мешает полноценной христианской жизни, в том плане, что вы создаете некую свою, новую традицию свободную от национального контента? Какие вообще есть опасности в этом? Вы знаете, на практике я не вижу никакой опасности, потому что мы свободны от любого национализма и шовинизма в силу обстоятельств. Мы не русские и не греки, и в церковном плане нельзя сказать, что мы швейцарская православная церковь. А с другой стороны, я должен сказать, что я очень доволен тем, что мы укоренились в «православной среде». Я думаю, что это очень важно, что мы находимся в нижнем храме, под греческим. Т.е. мы чувствуем себя под их «духовной протекцией». Может быть, если бы мы где-нибудь болтались в совсем другом месте, может у нас были бы какие-либо центробежные тенденции, я не исключаю этого. А так мы находимся в сугубо православной среде, как я уже сказал, здесь в Шамбези несколько православных приходов. Мы все время с ними общаемся, все время их видим, и мы к ним ходим, и они к нам ходят. Так, что мы находимся в таком православном «мейнстриме». И я считаю, что это очень важно, и я был бы против того, чтобы уходить из этого центра и создавать этот приход где-нибудь в другом месте. Иное дело, что в других местах это не всегда возможно. С этим тоже ехал к нам из Парижа. Постепенно мы наладили эту работу, и у нас сейчас регулярная церковная жизнь. Собственно говоря, это была наша мысль – создать вот такой приход, где все или почти все будет на доступном языке. Но это не мешает нам общаться с другими приходами православными в Женеве. В Шамбези, здесь, несколько общин. Есть греческая, румынская, есть арабская православная, есть грузинская. Мы с ними, дружим. У нас хорошие отношения. Вот наша основная стратегия.

Кто стал первыми прихожанами общины, каков сейчас их «портрет»?

Знаете, трудно сказать. Потому что это могут быть потомки русских эмигрантов. Это могут быть швейцарцы, которые заинтересовались православием, или французы. Иногда это продукт смешанных браков. Скажем, моя жена наполовину швейцарка, наполовину гречанка. Она была крещена в православной церкви. Но для нее православие было труднодоступным, потому что она не говорила по-гречески. Бывают люди из других приходов, например, арабской православной общины и т.д. В нашем приходе смесь выходцев из разных общин.

А это не мешает полноценной христианской жизни, в том плане, что вы создаете некую свою, новую традицию свободную от национального контента? Какие вообще есть опасности в этом?

Вы знаете, на практике я не вижу никакой опасности, потому что мы свободны от любого национализма и шовинизма в силу обстоятельств. Мы не русские и не греки, и в церковном плане нельзя сказать, что мы швейцарская православная церковь. А с другой стороны, я должен сказать, что я очень доволен тем, что мы укоренились в «православной среде». Я думаю, что это очень важно, что мы находимся в нижнем храме, под греческим. Т.е. мы чувствуем себя под их «духовной протекцией». Может быть, если бы мы где-нибудь болтались в совсем другом месте, может у нас были бы какие-либо центробежные тенденции, я не исключаю этого. А так мы находимся в сугубо православной среде, как я уже сказал, здесь в Шамбези несколько православных приходов. Мы все время с ними общаемся, все время их видим, и мы к ним ходим, и они к нам ходят. Так, что мы находимся в таком православном «мейнстриме». И я считаю, что это очень важно, и я был бы против того, чтобы уходить из этого центра и создавать этот приход где-нибудь в другом месте. Иное дело, что в других местах это не всегда возможно. С этим тоже надо считаться. Но я лично считаю, что нам повезло, именно что, вот, я выхожу из церкви, вижу греческого епископа, вижу греческого священника, ко мне подходит грек и говорит мне «Христос анэсти!» («Христос воскресе!» (греч.)— прим. ред.). Понимаете, я в своей православной среде. И опять-таки нам никто не может сказать «Какие вы там православные?», «Что это такое?» Мы находимся под греческим храмом, значит всем ясно, что мы каноническая община и никто этого не оспаривает.

Как Вы считаете, возможно ли транспонировать, перенести ваш опыт в храмы Русской Церкви?

Вы имеете в виду, в России или вне России?

И в России, и в Беларуси, и за рубежом.

Ну, видите ли. За рубежом… Я возьму пример Франции, которую я хорошо знаю. В 1956 году я работал в ЮНЕСКО в Париже и случайно присутствовал на первой франкоязычной литургии в нижнем храме русского Александро-Невского собора на rue Daru. И тогда в Париже был только один православный франкоязычный приход, который, между прочим, принадлежал Московскому Патриархату. Во всей Западной Европе это был единственный франкоязычный приход. В настоящее время их десятки. Значит, так или иначе либо некоторые приходы переходят на французский язык, либо создаются новые франкоязычные приходы, либо переходят частично на местный язык. Во всяком случае, в Западной Европе сейчас уже довольно много приходов, которые служат на местных языках: в Бельгии, Франции, Швейцарии. Я меньше знаком с тем, что происходит в Германии. Там тоже есть приходы, где служат по-немецки. В Бельгии есть целый ряд приходов, где служат на местных языках: по-французски и по-голландски.

В больших старых приходах иногда этому сопротивляются, потому что они как бы такие «крепости» русской идентичности. Но часто в маленьких приходах служат на двух языках. Скажем, в Лозанне (недалеко от Женевы) есть русский приход, они служат на двух языках: т.е. они поют немножко по-французски, немножко по-славянски и т.д.

А в России… Понимаете, мне немножко сложнее судить. Хотя я жил в России и довольно хорошо разбираюсь в том, что там происходит. Там, с одной стороны, как вы знаете, большое сопротивление со стороны приверженцев традиций. А с другой стороны, я не знаю, насколько приходы, прихожане жаждут перехода на современный язык. Практически, я знаю, что в ряде приходов медленно переходят на чтение Апостола, некоторых псалмов на русском языке. Это делается, как говорят, «явочным порядком», т.е. это без особого разрешения иерархии, но и часто без ее особого сопротивления. Я лично думаю, что это правильный путь, такой спокойный путь, но на это, вероятно, уйдет некоторое время. Но с другой стороны, я знаю, что, например, в Украине сейчас начали довольно активно служить на украинском, и в Беларуси тоже служат на белорусском и русском. Может быть, опыт придет из «окраин». Я вообще сторонник этого, но с другой стороны, надо к всему относиться очень осторожно и не спешить, потому что это часто вызывает психологические «торможения». Я думаю, что люди, которые слишком много настаивали на этом не всегда было приносили пользу. Потому что Церковь переживает любые реформы как некоторую драму. Поэтому это надо делать очень медленно, спокойно, считаться с обстоятельствами. Иначе это вызывает отторжения.

Вопрос богослужебных текстов. Поскольку было несколько изданий, несколько переводов (есть греческий перевод монастыря Святого Антония Великого во Франции и др.), то какие из них вы используете в практике?

Нам, в общем, посчастливилось, потому что до нас серьезные переводы были сделаны во Франции (в Париже). Поэтому мы относительно мало занимались переводами. Но тут, опять-таки есть некоторые проблемы. Например, с какого текста брать на французский язык перевод Ветхого Завета, т.е. с древнееврейского или с греческого перевода семидесяти, ведь они расходятся. Иногда в нашей практике мы пользуемся то одними, то другими. Тут надо принципиально решить, обязательно ли нам придерживаться одного из этих текстов.

Другой пример: в греческом оригинале, в 9-й песни канона Воздвижения Креста последние слова: «Поклоняющеся ему, Тя величаем». По-гречески местоимение «ему» также мужского рода. Но не понятно, это обращение ко Кресту или ко Христу. По-гречески и по-славянски и Крест, и Спаситель мужского рода, а по-французски крест женского рода. Значит, как переводить? «Поклоняющеся Ей (Кресту) или Ему (Спасителю) величаем»? Вот такие возникают иногда практические вопросы и не совсем понятно как на них ответить. Но это второстепенные проблемы, я бы сказал.

На практике часто какие-то мелочи во французских переводах отличаются от практики Русской Церкви. Как вы считаете, может быть это некая особая изюминка франкоязычного богослужения?

Нет. Мы взяли за основу греческие подлинники. Вероятно, что если есть разница, то она заключается в том, что непосредственно переводили с греческого. Хотя могут быть и другие объяснения.

Вы используете мелодии Русской Церкви, но существуют приходы с византийской певческой традицией. Как вы считаете, что для франкофонных приходов более приемлемо?

Вы знаете, это практический вопрос. Поскольку то, что вы называете русской церковной музыкой, фактически, это западная музыка. Потому что она пришла к нам в Россию после Петра Великого. До этого был знаменный распев и другие соответствующие школы музыки. А для западного человека гораздо проще петь русскую церковную музыку, чем греческую, которая ему непонятна и которая очень трудно воспринимается практически. Мы пытались иногда что-нибудь спеть по-византийски, и нам один знакомый друг, грек, сказал: «Это была очень хорошая пародия». Это трудно. Трудно потому, что у них совсем другая си стема, поэтому мы пользуемся русской церковной музыкой. Но в этом нет никакой идеологии, просто это очень удобно петь, поскольку это западная музыка. Например, у нас есть приход во Фрибурге франкоязычный, который мы тоже создавали, но косвенно, скажем. Они поют на византийский манер.

Как Вы считаете, вообще каковы перспективы развития православия во Франции и в Швейцарии?

Ну, видите ли, тут надо учитывать две тенденции. Даже, наверное, больше, чем две. Во-первых, за последние десятилетия сюда нагрянуло огромное количество православных. Скажем, когда я приехал в Швейцарию в 1945 году, это были очень маленькие колонии, было очень мало православных храмов, фактически, два или три православных прихода на всю страну. С тех пор сюда, в Швейцарию, прибыли сотни тысяч православных. Значит, их надо как-то окормлять. Это одно явление.

Второе явление это то, что православием заинтересовались неправославные и сейчас какой-то процент местных жителей (может быть очень скромный, но, тем не менее) переходят в православие. И они воспринимают православие несколько иначе, потому, что у них нет никакого национального шовинизма и т.д. Есть люди, которые очень придерживаются именно чего-то такого русского или греческого. Но основное изменение заключается все-таки в том, что сюда приехали многие сотни тысяч румын, сербов, украинцев, русских. В одной Женеве сейчас несколько тысяч русских живет, не говоря уже о тех же сербах, румынах, греках. Значит, здесь совершенно другой церковный пейзаж, чем это было семьдесят лет тому назад. И в связи с этим, конечно, развивается Православие. Ну, возьмите, например, преподавание в знаменитом парижском Сергиевском Институте, они перешли на французский язык уже не знаю, 10, 20, 30 лет тому назад. В Париже есть семинария Московского Патриархата, где все преподается и служится пофранцузски.

Многие православные богословы на Западе западного происхождения. Был такой знаменитый богослов Оливье Клеман. Он был чистым французом.

А можно ли говорить о создании независимой автокефальной церкви Западной Европы? Вообще как вы это видите?

Я бы сказал так: «Говорить можно». Вы знаете, к сожалению, основной бич православия – это национальный шовинизм. Для греков православие это, прежде всего греческая традиция, греческая «цитадель», скажем. Для русских это Русская Церковь. И Церкви в основном, даже в диаспоре, стремятся, вопервых, сохранить свою паству, а во-вторых, если создаются какие-то приходы, чтобы это были их приходы. Поэтому я думаю, что в бли жайшем будущем автокефальной церкви здесь не будет. Но надо учесть, что в Православии реформы имеют место. Но очень медленно, и я бы сказал, в какой-то степени без особого шума. Хотя шум есть. Возьмите, например, последние сто лет. За эти сто лет большинство Православных Церквей перешли на новый стиль. Это было связано с определенными трениями, но, тем не менее, они перешли. Большинство хотя бы частично перешли на местный язык. Опять-таки без особого шума. Почти все Православные Церкви стали членами Всемирного Совета Церквей, хотя сто лет тому назад это было вообще «табу», нельзя было говорить об этом. Во многих Церквах перешли к «общему причастию». Вы, может быть знаете, что лет пятьдесят или лет сто тому назад люди почти не причащались. Сейчас в Москве массовое участие в Евхаристии. То же самое происходит на Западе. Это все очень крупные, тектонические, я бы сказал, перемены. И Церковь, в общем, их приняла довольно спокойно. Это не вызвало каких-то сильных колебаний. То есть происходят перемены.

Я помню, когда мы создавали приход, это был первый, кажется, негреческий приход в рамках греческой епархии, то дело дошло до патриарха и синода в Константинополе. И есть такой Томос, который они издали. Сначала они потребовали, чтобы мы послали им книги, по которым мы служим, чтобы проверить, что это вообще такое. Потом, когда увидели, что мы придерживаемся классического богослужения, они нам разрешили. Но это было событие. А теперь этих приходов довольно много и к этому уже как-то привыкают, и люди ходят друг к другу. Я лично думаю, что со временем сотрется шовинизм, тем более, что люди на Западе понимают, что нельзя сводить Православие к какому-то русскому фольклору.

Вы знаете, сами Церкви переживают глубинные перемены и кризисы сейчас, потому что они сталкиваются с современным миром, и они не могут жить больше по каким-то средневековым схемам. Они должны как-то отвечать по-другому, это то, что теперь называют «вызовы современности». Вы уже не можете жить так, как жили наши дедушки и бабушки в России до революции. И, слава Богу! Вот я приведу вам такой пример, когда во время Первой мировой войны мой дядя был офицером Семеновского полка. Он получил отпуск на Пасху и приехал в Петербург, и хотел причащаться. Его отец, мой дед, который был церковным человеком, сказал ему: «Николай, ну, ты знаешь, что на Пасху не причащаются. Но я пойду, спрошу священника, может в твоем случае тебе разрешат». И священник сказал: «Да, в общем, я понимаю». И он был единственный во всем храме, кто причащался. Причем любопытно, что мой дед смотрел на это как на что-то нормальное, что никто не причащается на Пасху. Т.е. он не говорил, что это безобразие, что приходится с этим считаться. Ну, не причащаются и все. Теперь бы это не прошло так просто. Люди меняются, Церковь меняется, и я уверен, что на это уйдет опять много лет. Я уверен, что Церковь должна меняться и будет меняться.

Для меня всегда был основной критерий: «О сем познают, яко есте ученицы мои, аще любовь имате друг ко другу». И другого критерия Христос не дает нигде. Вот, если вы хотите, чтобы вас признавали за учеников, надо любить друг друга. И когда Церковь вернется к этому простому критерию, я думаю, очень многое из этих второстепенных проблем разрешится. Мне кажется, надо вернуться вот к этому. Если нет любви, то мы медь звенящая, как говорит апостол. И Церковь часто бывает «медью звенящей». Весь этот ритуал, все это очень хорошо, но если нет любви, то это все бессмысленно.

Спасибо вам большое за ваше время. Это действительно радость увидеть человека, который несет в себе семя настоящего христианства. Это то, о чем говорил Тертуллиан: «Мученичество стало семенем христианства». Но мученик, это скорее свидетель. И вы такой свидетель среди наших отделенных братьев неправославных: католиков, протестантов.

Да, надо быть свидетелем. Причем надо быть скромным свидетелем. Я бы сказал, не кричать об этом, а жить христианской жизнью «поелику возможно». Тогда зажигаются какие-то другие сердца, и другие очаги. Причем это происходит до вольно просто, не то, что надо обязательно какие-то прокламации делать – люди вдруг видят, что можно…

Только что я разговаривал с женой одного грека. Он ходит в свой приход, она ходит к нам. Она говорит: «Вы знаете, вот, я чувствую, что у вас настоящий приход, что это семья». И я думаю, что это момент очень важный. Дружеское отношение, без всяких ненужных трений. Но это тоже дается непросто. Я лично вижу в этом всем, по правде говоря, перст Божий, это не случайно все произошло. Хотя об этом трудно судить.